Каменная грудь - Загорный Анатолий Гаврилович
Все еще ничего не понимая, Доброгаст последовал его примеру.
– За мной! – бросил Ярополк, стараясь лихо усесться в седле и трогая поводья.
Они выехали из детинца и направились по Боричеву взвозу, вниз к Днепру.
Ярополк, не оборачиваясь, спросил Доброгаста:
– От батюшки?
– Да, княжич, – ответил Доброгаст, разглядывая его нескладную фигуру в малиновом с золотыми цветами кафтане.
– Значит, живой батюшка? – морщась, снова спросил княжич.
– Живой.
– А могут его убить, а?.. Или он бережется?
– То мне неведомо, княжич.
– Угу, – отозвался Ярополк, – а вот водовоза убили… поглядим! Бо-о-льшая бочка у него… Что много крови текло на Дунае, по колено, чай?
Доброгаст открыл было рот, чтобы ответить, но Ярополк не слушал. Мысли его скакали быстро, быстро, как сороки по веткам.
– Проклятущий Златолист, не дал мне буланого, а эта кляча… Тьфу! Дрыгается! Весь зад растер. Я тебе кончар подарю, слышь, сотский? Насовсем подарю, а ты мне коня своего… Бабка оплошала, вот-вот засмердит. Это они ее довели: Бермятичи, Городецкие, Ратибор Одежка. Все против! Еще Дремлюга – вот псина! На пиру костью подавился. Я как хватил его кулаком по спине, так он и сел на пол… Ничего, – многозначительно подмигнул княжич, – у нас тоже мечей хватит. Наши у бабки собираются… все: шу-шу-шу.
Выехали на берег. Здесь стояло несколько человек, хмурых, раздумывающих. Мечник внимательно осматривал стрелу, поразившую водовоза. Перо на ней было из крыла какой-то степной птицы. Люди расступились перед лошадью княжича, поклонились.
Водовоз лежал вверх лицом с открытыми глазами, как живой. Доброгаст похолодел, он узнал в нем толстяка, который провез его мимо стражи под аркой Кузнецких ворот. Врагов у водовоза не было, все любили его за веселый нрав и трудолюбие, впрочем, не принесшее ему ничего, кроме лошаденки, расшатанной повозки и двадцативедерной бочки в калиновых обручах. Ясно, – это была стрела печенегов.
– Толкните его, может, оживет, – предложил Ярополк.
Княжичу не ответили. Водовоза положили на повозку, хлестнули лошаденку по ногам, и вода заплескала ему в лицо тихим мелодичным плеском.
– Вот твари!.. За мной, сотский! – пришпорил коня Ярополк и поскакал в сторону Аскольдовой могилы.
Волей-неволей Доброгасту пришлось подчиниться. Ему нетерпелось увидеться с Судиславой, и он раздумывал над тем, под каким бы предлогом повернуть назад.
Берег был пустынен, скучен. Причалы не расцвечивались яркими парусами ладей: все заморские гости, почуяв неладное, поспешили домой.
Неожиданно показалось несколько печенежских всадников, ехавших шагом и оглядывавших Угрскую гору. Вместо того, чтобы повернуть назад, Доброгаст обнажил меч и, пришпорив коня, с криком бросился на них. Степняки, не оглядываясь, поскакали прочь.
– Рази их, супостатов! – в восторге кричал Ярополк, сверкая кончаром. – Рази их насмерть!
Заметив невдалеке пасущуюся в траве лошадь, Доброгаст придержал коня:
– Кусь, кусь, – позвал он, расправляя аркан.
Легкий свист послышался из травы; лошадь, поведя ушами, рысцою потрусила к хозяину, но дорогу ей пересек Ярополк. Вдруг звонкая стрела ожгла ему щеку. Подвязывая портки и держа лук, из кустов поднимался печенег.
Растерявшийся княжич остановил коня и смотрел, холодея, как целится в него степняк. Тетива была неподатлива – исказилось лицо кочевника и встопорщились редкие усы, но аркан Доброгаста быстрее, чем змея в камышах, взметнулся и захлестнул шею стрелка. Не останавливаясь, Доброгаст пронесся мимо окаменевшего княжича, свалил степняка, поволок, разметал им высокую траву. Затем вихрем слетел с седла, навалился на печенега. Тот кусался, царапал руки острыми ногтями, норовил ударить ногою в пах. Впервые Доброгаст видел кочевника так близко: голова тяжелая, круглая, как бойцовая гиря, в узких дремучих глазах светящиеся точки, серая полоска рта перекошена ненавистью.
Связали руки и протянули от них веревку к седлу Ярополка.
Гордые успехом, возвращались домой по самым людным улицам города. Толпы народа собрались, чтобы посмотреть на живого печенега, пуще всех радовались мальчишки. Загорелые, в грязных рубашках, они бежали впереди всадников и орали, что было духу.
– Печенежина поймали! – натуживался вихрастый.
– Кто – «поймали»? – с высоты своего аксамитового седла строго спрашивал Ярополк. Бледное лицо его с приплюснутым носом и слегка выдающейся нижней челюстью выражало надменное презрение.
– Мы поймали, – тыкал себя в грудь пальцем мальчишка.
– Кто это – «мы»? Уж не ты ли? – заносился Ярополк.
– Не я, а мы! Мы поймали! – твердил вихрастый.
– Дурак, не вы, а я поймал печенега! Ваш княжич Ярополк! Слышишь, дурачина?
Он бросил на дорогу серебряную монету:
– Кричи – Ярополк поймал!
Мальчишка ловко подхватил монету и, пугая молодицу, несшую кубышки с водой, заорал ей в лицо:
– Мы поймали, мы!
На главной площади остановились – невозможно стало проталкиваться сквозь толпу.
– Прикончить печенега, порешить! – кричали люди.
– Народы! Я, гончар Гусиная лапка, над собственными горшками воевода, говорю вам – языка взяли, опросить надо!
Но уже приволокли высоченный шест, привязали к нему пленника, подняли, приколотили шест к изгороди гордятинского двора.
Печенег громко кричал.
– Взголосил, небось! А то словно язык проглотил! Так ему ближе к Яриле. Что, видать соплеменников? Ай да сотский! Слава сотскому! – слышались отдельные голоса.
– Народы! Я, Гусиная лапка, говорю вам, что не дело стрелять его в небе, – закричал гончар, видя, что княжич натягивает тетиву, – нешто он куропатка?
Стрела взвилась, печенег замотал головой, но стрела, пролетев мимо, плавно нырнула вниз. Княжич пустил другую, третью. В толпе послышался легкий смех. Гусиная лапка почесал в затылке:
– Не быть мне больше воеводой – все, как есть, горшки перебьет.
В толпе засмеялись громче. Неожиданно от Самваты поднялось облако густой пыли: во весь опор мчались два всадника. Через минуту Златолист предстал перед народом. Доброгаст так и обмер – он узнал во втором всаднике Судиславу. Хотел было броситься к ней, взять ее за руки, заглянуть в глаза.
Но глаза их и без того встретились. Судислава вздрогнула, побледнела, лицо ее отразило растерянность, и девушка тут же отвела взгляд, будто не узнала…
Немного, кажется, времени прошло, а как все изменилось. Она ждала Доброгаста, думала о нем, но все говорили, что войско Святослава не скоро вернется в Киев… Потом появился Златолист. Не раз слышала – он стоит за волю! Его отрешенность, холодный взгляд, не однажды, казалось, смеявшийся в самое лицо смерти, внесли необъяснимое смятение в душу Судиславы. Так тонкая, еще не окрепшая осина затрепещет вдруг всеми листочками под налетевшим внезапно осенним ветром, в котором уже чудятся искорки инея, чудится жгуче-пронзительное дыхание зимы. Девушка знала, не уйти ей от участи, предназначенной богинею Ладой, как не укрыться осине от холодного ветра, под которым она увянет и растеряет зеленую одежду. Но, быть может, богиня Лада не захочет этого.
Судислава встретила Златолиста на Самвате. Он стоял на стене и, сложив руки у рта, зычно кричал в дремучие пущи:
– От дру-у-га или от не-е-друга?
Чудо, но лес ответил ему, словно давно ждал этого вещего гласа. Будто огромные, омытые дождем валуны пошли грохотать по киевским горам:
– Дру-у-у-га…
Вот и теперь: конь под ним бесится, боится его, как кудесника, храпит, скребет землю; кажется, скажи всадник слово – взовьется в небо над головами…
– Снимите печенега, – коротко приказал Златолист. Толпа заволновалась:
– Откуда такой спесивый?
– Видал ты его, пустоглазого!
– Гусь лапчатый!
– Не знаем тебя!
– А я знаю, – громко произнес Доброгаст, дерзко воззрился на кмета, – он – добытчик, печенегов на Киев зовет!
– Лжешь! – повернула коня Судислава.
Лицо ее пылало гневом и в то же время… Казалось, минута, и она упадет к нему на грудь, расплачется. Но девушка овладела собой, хлестнула коня плетью и ускакала.
