Тот, кто утопил мир - Шелли Паркер-Чан
Он взгромоздил на стол стопку учетных книг. Для экономии места они были помечены иероглифами, не монгольской вязью. Баосян узнал сводные учетные книги, которые из соображений безопасности Министр всегда просматривал сам.
— Оторвитесь от бумажек. Я знаю, вам не составит труда довести отчет до ума. А мне нужны ваши молодые силы — помочь донести эту стопку.
После паузы Баосян произнес:
— Министр, возможно, первый человек, предположивший, что у меня вообще есть какие-то силы.
Он не сразу осознал, что это было не завуалированное оскорбление, и почувствовал себя странно уязвимым. Словно надел доспех с фатальной брешью, но Министр, вместо того чтобы его заколоть, только обозначил удар.
— У ученых мужей своя сила, — сказал Министр. — Вам доводилось быть наставником у молодых воинов? Заставлять их зубрить более часа? Как они жалуются и хнычут! Для них это — как для нас с вами угодить в битву, даже тяжелее. — Его глаза сверкнули. — Я уверен, вы поднаторели в таскании книг, рука не отвалится. Пойдемте, я должен присутствовать на аудиенции Великого Хана с министрами. Если выйдем сейчас, как раз хватит времени немножко прогуляться. — На усатом лице появилось заговорщическое выражение. — Идеальное время для свежих орехов с хурмой. Вы в Ханбалыке недавно. Уже пробовали местную хурму? Обязательно попробуйте!
Вот так Баосян и потащился за Министром на Рынок бараньей головы, расположенный в восточной части города, что совсем не по пути в Императорский Город: в одной руке он нес зонтик от солнца, на сгибе локтя другой — чудовищно тяжелую («Только не растеряй их!») кипу книг. Безоблачное небо выцвело до белизны. Словно солнце светит сквозь незримую вуаль, теряя цвет. Баосяну такое небо теперь казалось северным.
Рынок бурлил под слепящим белым солнцем. Помимо домашнего скота, которому рынок, собственно, был обязан своим названием, тут продавались книги, предметы культа, всякие мелочи, фрукты для еды и фрукты для подношения духам предков, непристойные картинки, певчие птицы в плетеных клетках, сушеные резные тыквы, предназначенные для того, чтобы держать в них сверчков, бойцовские петухи, крохотные деревца и камешки причудливой формы для украшения садов. Вонь звериных рядов смешивалась с куда более притягательными ароматами: пахло жареными каштанами, булочками на пару, лепешками, всяческой снедью.
Министр метался от прилавка к прилавку. Его энтузиазм смущал не меньше, чем мятая мантия. Баосян, защищенный от рыночной толкотни полями зонтика, наблюдал за ним с благоразумного расстояния. Сердце вдруг кольнула утрата: в нем так давно погасла искра радостного интереса к новизне и красоте, что он даже не мог вспомнить это ощущение — помнил только, что оно было и ушло.
Министр сунул ему под нос какую-то палочку, унизанную коричневыми шариками, и воскликнул:
— Лакомство из моего родного города! Жареный куриный ливер. Ах, тут можно найти буквально все!
Министр ел прямо на ходу, точно крестьянин. Прозрачный жир стекал по усам. Потом он остановился и неожиданно ткнул палочку Баосяну чуть ли не в лицо — тот даже отшатнулся.
— Такая вкуснятина! Попробуйте.
— Я не…
— Попробуйте! — Министр расплылся в глуповатой улыбке.
Руки у Баосяна были заняты зонтиком и книгами. Он неохотно наклонил голову и зубами снял кусочек печенки со шпажки. Сделал вид, будто в восторге. Но на деле лакомство показалось ему таким же безвкусным, как и все, что он ел в последнее время.
Министр не сводил с него глаз. И вдруг сказал:
— Что бы там ни думали люди, вы — одаренный юноша. Вы далеко пойдете.
Баосян застыл, похолодев: его раскрыли?
— Незачем так удивляться, — продолжал Министр. — Я знаю, куда вы метите.
Министр, может, и строил из себя простака, но будь он и впрямь глуп, не дожил бы до этой должности. Разумеется, он внимательно изучает тех, кто появляется в его окружении, преследуя собственные цели. «Глупец, — обругал себя Баосян. — Кто здесь глупец, так это ты».
Министр не дал ему начать оправдываться:
— Честолюбивым юношам свойственно использовать любые доступные шансы.
Баосян запоздало осознал, что сказано это было мягко. Министр зашагал дальше.
— Я знаю, вы меня обойдете, и не держу зла. Время стариков вроде меня прошло. Я говорю, что мне это известно, и помогу чем могу…
Баосян поспешил за ним. Стыд пронзил его, как шпажка — тот куриный ливер. Ему дарили то, что он собирался украсть.
— Будьте честолюбивы, Ван Баосян, — сказал Министр. За разговором они незаметно шагнули из торгового квартала с рынком в холодную тень стен Императорского Города. — Но и осторожность не повредит. Не принимайте ничью сторону в междоусобицах императорской семьи. Когда чиновники лезут в политику, это плохо заканчивается. Я такого насмотрелся.
Больно и стыдно, но уже неважно. Задолго до встречи с этим добрым стариком Баосян уже поймал судьбу обеими руками. Отступать было некуда.
Они пересекли ров и беспрепятственно вошли в красные ворота Императорского Города.
— Что толку в честолюбии, если не заботишься о своем здоровье? — добавил Министр. — Я превзошел многих одаренных людей просто потому, что хорошо ел и спал, так и дожил до преклонных лет. Не забывайте иногда отдыхать. Слушайте музыку в компании хорошеньких женщин. Полезно бывает вздремнуть полчасика после обеда. Придумайте себе увлечение!
— Вздремнуть я бы не отказался, — мрачно отозвался Баосян. Даже мысль о сне вгоняла его в тоску. — Я не постоянно работаю. Время от времени рисую.
Мысли его унеслись к незаконченному проекту, ожидавшему в жалком съемном домике на улице у Ворот Пинчжэ.
— Недавно увлекся резьбой по дереву. Гравюры. Пытаюсь набить руку в изображении с натуры. Хочу добиться сходства с одним дальним знакомым. У него интересное лицо.
— Стремление, достойное восхищения! Как же часто я жалел, что у меня нет художественных талантов. А их, как ни печально, нет. Лошади у меня получались похожие на кроликов, кролики — на фазанов. Зато у меня есть несколько чудесных гравюр работы одного молодого человека из Тяньцзина, я вам покажу…
Они вышли сквозь последние ворота на дорогу, которая огибала Дворцовый Город по внутреннему периметру. Через каждые несколько чжанов[3] попадались стражники, стоявшие навытяжку. Высокие сплошные стены по обе стороны придавали дороге сходство с траншеей и отбрасывали на мелкий белый песок под ногами тяжелые синие тени.
Сзади завопили: «Посторонись!» Баосян и Министр отпрыгнули в сторону. Мимо промчался паланкин.
На нем восседала Госпожа Ки. Золотые подвески ходили ходуном, на лице застыло выражение жестокой сосредоточенности, резко контрастирующее с игривой легкостью, которую она демонстрировала в присутствии Великого
