Стенли Уаймэн - Под кардинальской мантией
— То есть как это? — сказала она. — Я вас не понимаю.
Я медленно повторил свое требование.
— Единственная награда, которой я требую, мадемуазель, это — чтобы вы взяли назад свои слова и сказали, что я не заслужил их.
— А бриллианты? — хриплым голосом воскликнула она.
— Они ваши, они не мне принадлежат. Они ничего не составляют для меня. Возьмите их и скажите, что вы не считаете меня… Нет, я не могу повторить этих слов, мадемуазель!
— Но тут еще что-то есть! Что еще? — воскликнула она, закидывая назад голову и устремляя на меня свои горящие глаза. — А мой брат? Что с ним? Что будет с ним?
— Что касается его, мадемуазель, то я предпочел бы, чтобы вы не сообщали мне о нем больше, чем я знаю, — тихо ответил я. — Я не хочу вмешиваться в это дело. Впрочем, вы правы. Есть еще одна вещь, о которой я не упомянул.
Я услышал глубокий вздох…
— Она заключается в том, — медленно продолжал я, — чтобы вы позволили мне остаться в Кошфоре на несколько дней, пока войско здесь. Мне сказали, что двадцать солдат и два офицера квартируют у вас в доме. Вашего брата нет. Я прошу у вас, мадемуазель, позволения занять временно его место и предоставить мне право защищать вас и вашу сестру от всяких обид. Вот и все!
Она поднесла руку к голове и после долгой паузы пробормотала:
— Ах эти лягушки! Они квакают так, что я ничего не слышу.
И затем, к моему удивлению, она вдруг круто повернулась и пошла через мост, оставив меня одного. На мгновение я остолбенел и, глядя ей вслед, недоумевал, какая муха ее укусила. Но через минуту, если не раньше, она вернулась назад, и тогда я все понял. Она плакала.
— Мосье де Барт, — сказала она дрожащим голосом, который показал мне, что сражение мною выиграно, — больше ничего? Вы не имеете никакого другого наказания для меня?
— Никакого, мадемуазель.
Она снова накинула шаль на голову, и я уже не видел ее лица.
— Это все, чего вы просите?
— Это все, чего я прошу пока, — ответил я.
— Я согласна, — медленно и решительно сказала она. — Простите, если, на ваш взгляд, я говорю об этом слишком легко, если я придаю столь малое значение вашему великодушию или своему стыду, но я теперь не в состоянии ничего больше сказать. Я так несчастна и так напугана, что… в настоящую минуту все другие чувства для меня недоступны, и для меня не существует ни стыда, ни благодарности. Я точно во сне! Дай Бог, чтобы все это прошло как сон! На нас обрушилась тяжкая беда. И вы… мосье де Барт… я… — она запнулась, и я услышал сдавленные рыдания. — Простите меня… Я не в силах… У меня ноги закоченели, — добавила она вдруг. — Вы можете проводить меня домой?
— Ах, мадемуазель! — с раскаянием воскликнул я. — Какое я грубое животное! Вы стоите босиком, и я задерживаю вас здесь!
— Ничего, — ответила она голосом, от которого у меня все запрыгало внутри. — Зато вы согрели мое сердце, мосье. Уже давно я не испытывала этого.
При этих словах она вышла из тени. Все произошло так, как я и ожидал. Я снова переходил в ночной тьме через луг, чтобы быть принятым в Кошфоре, как желанный гость. Лягушки квакали в пруду, а летучая мышь кружилась вокруг нас. Моя грудь трепетала от восторга, и я говорил себе, что никто никогда не находился в таком странном положении.
Где-то позади нас, в темном лесу, вероятно, недалеко от окраины деревни, прятался мосье де Кошфоре. В большом доме, сверкавшем впереди своими двадцатью освещенными окнами, расположился отряд солдат, явившихся из Оша для поимки этого человека. Между тем и другим, идя рядом в ночной тьме, в молчании, которое было для каждого из нас красноречивее всяких слов, находились мадемуазель и я: она, знавшая так много; я, знавший все, — все, за исключением одной маленькой вещи!
Мы достигли замка, и я посоветовал ей пойти вперед одной и пробраться в дом тайком, так же, как она вышла оттуда; я же хотел подождать немного, чтобы она успела объяснить все Клону, а затем уже постучаться в дверь.
— Мне не позволяют видеться с Клоном, — медленно ответила она.
— Ну так пусть ваша служанка предупредит его, — сказал я, — иначе он чем-нибудь выдаст меня.
— Нам не позволяют видеться и с нашими служанками.
— Что вы говорите? — с изумлением воскликнул я. — Но это возмутительно! Вы же не пленницы!
Мадемуазель резко засмеялась.
— Не пленницы? Конечно, нет, потому что капитан Ларолль велел передать нам, на случай, если мы будем скучать, что он будет рад занять нас своей беседой… в гостиной.
— Он занял вашу гостиную?
— Он и его лейтенант. Впрочем, нам, бунтовщицам, нельзя жаловаться, — горько добавила она. — Наши спальные оставили за нами.
— Хорошо, — сказал я. — В таком случае мне придется как-нибудь самому уладить дело с Клоном. Но у меня есть еще одна просьба к вам, мадемуазель: я желал бы, чтобы вы и ваша сестра завтра в обычное время сошли вниз. Я буду ждать вас в гостиной.
— Нельзя ли избежать этого? — сказала она испуганно.
— Вы боитесь?
— Нет, сударь, я не боюсь, — с гордостью ответила она, — но…
— Вы придете?
Она вздохнула и потом наконец сказала:
— Хорошо, я приду, если вы желаете этого.
С этими словами она скрылась за углом дома, а я невольно улыбнулся при мысли о замечательной бдительности этих достойных офицеров. Мосье де Кошфоре свободно мог быть с сестрою в саду, разговаривать с нею так, как разговаривал я, мог даже проникнуть в дом, и они не подозревали бы этого. Но таковы уж все солдаты. Они всегда готовы встретить неприятеля, когда он приходит с барабанами и знаменами… в десять часов утра. К сожалению, он не всегда является в этот час.
Я подождал немного, затем, пробравшись ощупью к двери, постучал в нее эфесом шпаги. Сзади меня послышался собачий лай, а звуки застольной песни, которую пели хором в восточном флигеле замка, тотчас утихли. Открылась внутренняя дверь, и сердитый голос, принадлежавший, очевидно, офицеру, стал бранить кого-то за медлительность. Еще мгновение, и безмолвная передняя наполнилась звуками голосов и шагов. Я услышал стук отодвигаемого засова, затем дверь распахнулась, и фонарь, за которым смутно виднелась дюжина лиц, был поднесен к самому моему носу.
— Это что за образина? — воскликнул один из солдат, с изумлением глядя на меня.
— Смотрите! Да это он и есть! — закричал другой. — Хватайте его!
В мгновение ока на моем плече очутилось несколько рук, но я в ответ лишь вежливо поклонился.
— Капитан Ларолль, друзья мои, где он? — спросил я.
— Черт! Кто вы, скажите нам сначала! — сказал человек, державший в руке фонарь.
Это был высокий, худой сержант со злым лицом.
— Я не де Кошфоре, приятель, — ответил я, — и этого довольно для вас. Во всяком случае, если вы сейчас не позовете капитана Ларолля и не впустите меня, вы будете сожалеть об этом.
