Юрий Черняков - На безымянной высоте
У двери блиндажа кто-то осторожно кашлянул, а потом так же осторожно постучал.
— Товарищ лейтенант, вы не спите? — спросил, приоткрыв дверь, старшина Безухов. У него в руках было немецкое обмундирование. — Извините, я думал, вы один. Услышал ваш голос, думал, не спите.
— Заходите, заходите, товарищ старшина, — сказал, смутившись, Малютин и тут же встал. — Что-то мне сегодня приходится часто переодеваться…
И начал разглядывать принесенную старшиной форму немецкого капитана.
— Представляете, Оля, я хотя бы у немцев дослужился до капитана.
— Подождите пока переодеваться, товарищ лейтенант, — добавил старшина. — А то мало ли кто что подумает, увидев вас в немецком мундире. Вас не все еще знают, а народ здесь нервный, горячий… Велено было вам передать, как проснетесь, а наденете, когда за вами зайдем, чтоб вместе в поиск. И надо бы вам еще в канцелярию зайти, там насчет документов что-то…
Малютин вошел в канцелярию штаба полка — тесную комнату в деревянном здании штаба, крыша которого была накрыта маскировочной сеткой. И сдал документы. Там же находилась Ольга Позднеева, чье предписание тоже находилось в стадии оформления. Писарь строевой части, пожилой старший сержант в очках, стучал одним пальцем по клавишам трофейного «ундервуда». В открытые двери других комнат видны были штабисты, склонившиеся над картами. И оттуда же восторженно смотрел на Олю Позднееву здешний писарь и шифровальщик, он же поэт и сердцеед сержант Гиви Майсурадзе.
— А правду говорят, товарищ лейтенант, будто это последнее наше наступление — и конец войне? — Пожилой писарь оторвал голову от своих бумаг. — Вы из дивизии прибыли, может, там что-то слыхали?
Эти слова услыхали и в других помещениях и замерли, приподняв головы.
— Товарищ сержант, разрешите доложить, — усмехнулся лейтенант Малютин, оглядываясь по сторонам. — Я находился не в Ставке Верховного главнокомандующего, а в тыловом госпитале на излечении. А там в бреду чего только не скажут, чего только не услышишь. Так что лучше эти слова не повторять.
— Вы только не обижайтесь, — сказал писарь. — Мы тут всех, кто только что прибыл, про это спрашиваем: может, кто слыхал, скоро ли войне конец.
— Давайте закончим этот разговор, — сухо сказал Малютин. — Неправильные, я считаю, вредные у вас здесь настроения… Расхолаживают личный состав перед решающим наступлением… — Он подошел к его столу. — У вас, как я вижу, лежит распоряжение поставить на довольствие для дальнейшего прохождения службы меня и младшего сержанта Позднееву как временно прикомандированную. Вот и оформляйте!
И в эту минуту в комнату на его голос стремительно вошла Катя Соловьева, связистка-телефонистка, отмеченная майором Иноземцевым как прекрасная незнакомка, и ее лицо при виде лейтенанта Малютина засветилось от радости, которую она даже не пыталась скрывать.
— Еще раз здравствуй, Алеша… ой, здравия желаю, товарищ лейтенант! — звонко сказала она.
— Здравствуйте, товарищ сержант, — в тон девушке ответил Алексей, а глаза их сейчас говорили окружающим совсем об иных, неуместных для армии неуставных отношениях.
Чемпионка по стрельбе это сразу почувствовала и, сузив глаза, перевела взгляд соперницы на лейтенанта Малютина, потом обратно на Катю.
Писарь же с истинно мужским пониманием отнесся к возникшей нештатной ситуации, поднялся с места, взяв все бумаги, и вышел в соседнюю комнату, откуда сержант Майсурадзе все смотрел и не мог насмотреться на Олю Позднееву, не замечая остальных.
— Идемте, я вас представлю нашим тыловикам, — сказал он чемпионке. — Вы же к нам ненадолго?
В дверях Оля все же обернулась, еще раз оглядела Катю с головы до ног. Но Катя не заметила этого ее взгляда.
Гиви Майсурадзе галантно, насколько позволяла его поврежденная рука, пропустил Олю вперед и плотно прикрыл за собой дверь.
Алексей и Катя с минуту смотрели друг на друга, потом порывисто сделали шаг друг другу навстречу… Она положила ему руки на плечи и смущенно спрятала лицо на его груди… Потом отстранилась, почувствовав, как он напрягся.
— Извини, тебе там тоже больно? — Она осторожно коснулась того места, куда он был ранен и куда она только что положила руку.
— Там почти прошло, — заверил он, удержав ее руку и снова приложив к тому месту, где была старая рана. — Иногда побаливает, но на мне все заживает как на бобике…
Она покачала головой, не доверяя сказанному.
— Это уже какая у тебя по счету? — тихо спросила она. — Когда мы познакомились, была одна, правильно?
— Уже не помню. Да и не столь важно. Лучше скажи, как ты тут?
— А что нам, штабным, сделается… — вздохнула она. — Сижу на телефоне, на рации, соединяю с кем прикажут, разъединяю, если закончат разговор… Алеша, я посылала тебе письма, ты ничего не получал?
— Ни разу. Я ничего не получал. — Он пожал плечами. — Я тебе тоже писал, на разные адреса, которые ты мне дала. И ты ни разу не ответила.
— Это такой полк, Алеша… Мы же все время в наступлении. Редко когда у нас затишье, как сейчас. И почта за нами не успевала… Хотя другие наши девочки иногда получали… А я уж подумала, что тебя снова ранили и у тебя в каком-нибудь госпитале начался роман с сестричкой. И ты меня совсем забыл… — Она отстранилась от него, шутливо сощурившись. И погрозила пальцем: — Не обижайся. Это я так пошутила. Потом, когда ты уехал из Орла, я была в санбате, где тебя лечили, — думала, может, они дадут твой адрес… И там одна симпатичная сестричка, Зина ее зовут, мне тогда сказала, будто ты потерял много крови и долго был без сознания. И еще она сказала, будто тебя послали для дальнейшего излечение в тыловой госпиталь. Я ей поверила и хотела все бросить и ехать в тот госпиталь, чтобы сдать для тебя кровь, и только от нее узнала, что у нас с тобой разные группы. Но я все равно туда поехала, а тебя там никогда и не было… И зачем ей было нужно врать, не знаешь?
— Не знаю. А жаль. Представляешь, твоя кровь сейчас текла бы в моих жилах, — негромко сказал он.
— Теперь это все не важно. — Она опять осторожно прижалась к нему. — Я столько думала об этом! Думала: хоть бы ты поскорее вылечился и потом мы снова бы встретились… Пусть ненадолго, опять где-нибудь на станции, в дороге… Или пусть меня ранят— и я окажусь в одном с тобой госпитале. А вот о таком, что тебя могут перевести в наш полк, даже не загадывала… И еще ругала себя за это.
— Это за что? — невольно улыбнулся он.
— Ну… Вот ты тоже не понимаешь. Если ты вернешься из госпиталя — это значит, снова пойдешь под пули, снова будешь рисковать собой. А если, не дай бог… Нет, даже думать не хочу! И я решила: пусть Алеша лучше лежит там, в госпитале, до конца войны. Пусть даже мы потом не встретимся. Лишь бы он выжил… Но уже, говорят, недолго осталось.
