Поль Феваль - Роковое наследство
Но опровергая ее слова, из-за двери, не той, что вела на лестницу, а другой, скрытой от меня пологом кровати, донесся шум, явно не имевший никакого отношения к реву бури.
Такой шум слышат обычно жильцы верхних этажей, когда в полуподвальном кабачке пирует целый полк солдат.
Старуха пожала плечами и проворчала:
– Они будут гулять до утра. Мальчик успеет согреться и перекусить на дорогу.
Она даже не спросила меня, как я очутился в этом Богом забытом уголке страны – при том, что ехал из Парижа.
Водка подействовала на меня благотворно. Пока старуха вытаскивала из буфета хлеб и мясо, я оглядел комнату, обставленную в строгом вкусе былых времен.
Я уже говорил, что наружная стена могла принадлежать монастырю или замку. Эта комната – тоже. Мебель В ней пришлась бы по душе нынешним любителям древностей. Резьба по дереву радовала глаз, хотя и не отличалась особой изысканностью.
Печатью глубокой старины здесь не были отмечены лишь два предмета – два портрета, которые висели на стенax друг против друга.
Они очень заинтересовали меня как художника.
На одном был изображен глубокий старик, на другом – безбородый юнец, черноволосый и бледный.
Нет нужды описывать эти лица подробней, вы только что видели их сами: на картине Разбойника они воспроизведены с исключительной точностью.
Сам я обнаружил полотно таинственного живописца три года спустя в галерее графа Биффи и, разумеется, сразу же узнал и юношу, и старца.
XV
ДВА ПОРТРЕТА
Тут Венера прервала Ренье. Она изменила позу и села. – Чрезвычайно любопытная история, – произнесла женщина. – Я прошу у вас минуту отдыха, у меня одеревенело все тело. Вы, наверное, многим рассказывали ее?
– Эту историю? О, нет! – рассмеялся юноша. – Я, помнится, говорил о портретах товарищам по мастерской в Риме. А в Париже – никому, кроме моего приемного отца, Винсента Карпантье.
– И как же он отнесся к вашему приключению? – поинтересовалась гостья.
– Да никак! – пожал плечами Ренье. – Заметил, кажется, как и вы: «Чрезвычайно любопытная история». А картина ему понравилась.
Помолчав немного, Венера снова приняла нужную позу и промолвила:
– Благодарю вас, вы можете продолжать.
– Должен признаться откровенно, – начал Ренье, – что в ту минуту хлеб и мясо интересовали меня куда больше, чем портреты. Я набросился на козлятину, которую подала мне старуха, и от души выпил стакан вина за здоровье гостеприимной хозяйки.
Пока я ел, она глядела на меня и периодически прикладывалась к бутылке – примерно с той же частотой, с какой другие нюхают табак.
– Козленка Лейтенант-пьяница подстрелил, – заявила старуха. – Этот Лейтенант пьет в два раза меньше моего, но у него от этого заходится ум за разум. Странно, вообще-то, этот тип здоров, как бык. Когда он пьян, то оплакивает свою жену, которой сам когда-то брюхо ножом вспорол. Мужики, они все болваны!
– Это портреты хозяев дома? – спросил я с полным ртом.
Старуха искоса посмотрела на меня.
– Ты, парень, ешь и в чужие дела не суйся, – пробурчала она.
Но вскоре не удержалась и заговорила снова.
– Да, да, портреты Хозяев: это Отец и маркиз Кориолан, его внук; красивый был бы мальчик, если б у него борода росла... Что там наш Пьеро, все еще пляшет? Я в свое время отбила у мадам Саки жандарма. А когда я входила с таверну Слепых, дикарь трубил общий сбор! То-то было весело! Бум-бум! Тара-бум! Лейтенант – пьяница. А я вот пью и горя не знаю.
Доносившийся снизу гул голосов внезапно усилился. Старуха побледнела и вырвала у меня из рук кусок хлеба.
– Живо! – крикнула она. – Уматывай отсюда в два счета, парень. Если они тебя здесь найдут, то меня поколотят, а тебя зарежут, как цыпленка.
Нельзя сказать, чтобы нравы обитателей дома внушали мне абсолютное доверие, но и страха я тоже не испытывал.
Старуха уже второй раз пугала меня кровавой расправой, но я не верил...
Возможно, мои чувства притупила смертельная усталость. Короче, я решил, несмотря ни на что, заночевать в этом доме.
Опасность, если таковая и существовала, я предпочитая ветру, холоду и дождю, противостоять которым мое изможденное тело больше не могло. Я решительно отказался уходить.
Старуха сначала рассвирепела, но потом быстро утихомирилась. Мысли путались у нее в голове. Она хриплым голосом запела модную тогда «Качучу» и едва не упала, выделывая какое-то испанское па.
– Всегда приятно встретить человека из Парижа, – хихикнула эта мегера. – Я бы отдала сто франков, чтобы провести ночь на бульваре Тампль. Тут у нас никого не бывает – даже военных. Лейтенант пьет по-черному и во хмелю зол, как черт. Люди у нас все странные. Говорят, тут где-то есть подвал, полный золота и бриллиантов, хоть лопатой греби. Эти типы приходят, уходят... Но ни один посторонний человек еще не выбрался отсюда живым.
– Вы в черта верите? – спросила мегера. – Я его своими глазами видела. Старый, старый! Древнее, чем Вечный Жид. Он отца своего прикончил и сына порешил. Теперь его внучек дорос до таких лет, что может укокошить любимого дедушку. Таков у них порядок наследования. Не убьешь сам – убьют тебя. Но уже давно Хозяин у нас – тот же; он даже внешне не меняется...
На лестнице послышались тяжелые шаги. Старуха поспешно сунула в карман бутылку, побелела, как полотно, и задрожала всем телом.
– На этот раз – он! – пробормотала женщина, сгребая все со стола и беспорядочно запихивая тарелки и блюда в буфет. – Ох, несдобровать мне.
– Положитесь на меня, – заговорил было я.
– Молчи, несчастный! – с презрением оборвала она меня. – Что ты против него!
Мегера прислушалась. Поднимавшийся то и дело спотыкался и падал.
– Еле идет, – проговорила она. – Пьяница. Видать, у него сегодня работа была. Он, когда работает, веегда напивается в стельку. Успеем, стало быть.
С этими словами старуха схватила меня в охапку и поволокла к двери позади кровати.
– Хозяин до рассвета не вернется, – бормотала женщина. – Этот будет дрыхнуть, как мертвый. Тогда-то ты и смоешься, птенчик. И что это мне вздумалось тебя спасать? Прямо странно...
Она втолкнула меня в соседнюю комнату и захлопнула дверь.
Однако пол чулана, в котором я оказался, был завален соломой и прочим мусором. Дверь заклинило щепкой, так что между створкой и косяком осталась щель в три пальца.
Я, видно, от природы не робкого десятка, до всяком случае, не помню, чтобы я когда-то чего-то боялся.
Вот и тут я не испугался.
После того, как я утолил голод, глаза мои начали слипаться. Но мое любопытство, возраставшее с каждой минутой, боролось с отчаянным желанием лечь и немедленно заснуть.
