Александр Лукин - Сотрудник ЧК
— Тихо, товарищи, все будет в порядке! Сейчас заберем арестованных в чека, там разберемся, кто прав, кто виноват.
Чернявый красноармеец крикнул:
— Не отдадим! Сами их судить будем!
— Не выпустим гадов из лазарету! — поддержали его.
— Знаем, они вам мясцо, а вы их на все четыре стороны! — выкрикнул рыжий казачок, только что разговаривавший с Алексеем.
— Что-о? — Воронько повернулся к нему. — Что ты сказал?
Лапая задний карман брюк, где лежал револьвер, он шагнул к раненому.
— Они нам мясцо? Значит, нас купить можно, так, что ли?
Отпрянув назад, парень прижался спиной к товарищам.
Стало тихо. И эта внезапная тишина была пронизана таким недобрым, настороженным ожиданием, что Алексей вдруг почувствовал: Воронько делает ошибку. Столкновение с раненым в этой накаленной обстановке могло вызвать новый взрыв возмущения.
Он предостерегающе сказал:
— Товарищ Воронько!..
Но Воронько, по-видимому, и сам уже все понял. Дернув плечами, он отвернулся от рыжего и решительно поправил на боку офицерскую полевую сумку.
— Добро, пусть по-вашему! Устроим комиссию — на месте разберемся!
— Это другой разговор! — одобрительно зашумели кругом.
— С самого начала бы так!
— Грамотные есть? — спросил Воронько. — Пусть выйдут.
Он был уже спокоен, улыбался, и только усы его возбужденно топорщились.
Вперед протиснулось несколько человек. Воронько отобрал четверых, присоединил к ним чернявого красноармейца, который говорил речь, потом нашел глазами своего рыжего обидчика:
— Эй, гнедой, иди тоже в комиссию заседать!
— А на черта мне та комиссия! — отмахнулся рыжий, держась, на всякий случай, поодаль.
— Иди сам разбирайся, ежели другим не веришь.
— Мне это ни к чему. И так все известно.
— Может, еще чего узнаешь… про чекистов.
— Вы ему пожрать пообещайте, сам побежит, — посоветовал кто-то. — Он брюхом до всего доходит.
Раненые засмеялись. От недавней напряженности не осталось и следа. Рыжего стали подталкивать к Воронько.
— Да ведь малограмотный я, — отнекивался тот.
— Уразумеешь как-нибудь. Заурчит в пузе, — значит, непорядок.
Его в конце концов уговорили.
Трубным своим басом Воронько точно обрубил шум:
— Тихо! Знаете этих людей? — спросил он, указывая на «комиссию». — Доверяете им?
— Знаем!
— Люди известные!
— В таком разе кончайте базар: комиссия будет работать, остальным не соваться! Ведите на кухню!
И толпа, возглавляемая «комиссией», повалила к одноэтажному, стоявшему особнячком кухонному флигельку. У его дверей двое раненых с винтовками охраняли нерозданный обед. «Комиссия» вошла на кухню, раненые столпились в дверях, облепили распахнутые окна.
На длинном разделочном столе влажной остывшей грудой лежало сваренное мясо.
— Седайте, громодяне, — сказал Воронько членам «комиссии», — будем работать.
Алексею показалось, что матроса начинает забавлять происходящее. Воронько сел на табурет посреди кухни, положил на колени полевую сумку и уперся руками в бедра, хитро оглядывая присутствующих из-под насупленных бровей. Алексей встал у двери, помогая часовым сдерживать любопытных. «Комиссия» расселась на лавке вдоль стены.
Начался разбор дела.
Прежде всего допросили тех двух раненых, которые «накрыли» повара с поличным. Это были молоденький чубатый красноармеец с забинтованным глазом и дюжий хромой матрос в полосатом тельнике и желтых затрепанных кальсонах. Молоденький бойко рассказал, что подозрение у него вызвала солидная комплекция повара: с чего бы он был такой толстый, когда у всего трудового народа животы подводит! Не иначе — обжирается за счет раненых! С того все и началось…
— Повар-то спервоначалу нагличал, — рассказывал свидетель, — отказался мясо вешать, оттого, мол, что с обедом не поспеет. Но мы его взяли за жиры — взвесил… А как прояснилось, что не хватает, говорит—уварка. Это двадцать-то фунтов! Тут и малому дитю было бы понятно, что и как… Ты не гляди, что у меня временно один глаз остался: я и вслепую контрреволюцию разберу!
Раненые сочувственно засмеялись.
— Сколько было мяса вначале? — спросил Воронько хмурясь.
— Свежего-то? Чуть поболе семидесяти четырех фунтов, — с уверенностью ответил красноармеец. — А как сварилось, в аккурат — пятьдесят. Двадцать четыре фунта как не бывало.
Воронько почесал голову, сдвинув на сторону фуражку, и обратился к «комиссии»:
— Теперь надо другую сторону послушать… Пускай повара приведут. Только смотрите, без глупостей! Если кто тронет его хоть пальцем, с тем я отдельно поговорю! Михалев, сходи с ними, последи за порядком!
Привели повара. Неповоротливый, болезненно тучный, он мелко семенил ногами и, как улитка, втягивал голову в плечи при каждом окрике.
Его поставили перед Воронько.
— Рассказывай, кок, воровал мясо или не воровал? — приказал тот.
Повар заплакал. Дрожа обвислыми щеками, он стал клясться, что за тридцать лет работы не взял казенного ни на полушку, что мясо уварилось, что у него жена — старуха, а дочка на сносях от красного командира…
— Не заставьте безвинно пострадать, голубчики! — задыхаясь, выговаривал он. — Честно работал, видит бог!
— Знаем вашу честность! — крикнул рыжий.
Но его никто не поддержал. Раненые уже успокоились, и вид жалкого, плачущего старика подействовал на всех угнетающе.
— Отвечай, кок, — сказал Воронько, дергая себя за ус, — сколько бывает уварка?
— По-разному, голубчик, — всхлипнул повар. — Какое мясо… Другой раз и треть от всего может уйти.
Кругом зашумели.
— Ша, громодяне! — повысил голос Воронько. — Надо проверить, брешет он или нет. Свежее мясо есть еще, кок?
— В подвале, к ужину осталось.
— Давайте его сюда!
Когда мясо вытащили наверх, Воронько сказал повару:
— Режь ровно три фунта. Но, смотри, тютелька в тютельку.
Все придирчиво следили, как повар взвешивал отрубленный от тушки сочный кусок филея.
— Ставь чугунок на огонь! — распорядился Воронько. — Сейчас, товарищи, сварим этот кусок и посмотрим, сколько останется, а там решим — виноват старик или нет.
Кто-то недовольно протянул:
— До-олгая история!
Человека расстрелять, известно, быстрей, — нахмурился Воронько. — Ничего, подождешь!
— Правильно! — заговорили раненые. — Это он дельно придумал!
…Мясо варилось больше часу, и все это время члены «комиссии» и раненые, не отрываясь, следили за кипящим чугунком. По кухне растекался пар. Запахло жирным мясным бульоном. И послышались голоса:
