Рафаэль Сабатини - Игрок

— Но это же целое состояние, — воскликнул Уилл с досадой.

Мистер Лоу щелкнул крышкой, закрыв коробочку, и сдул с рукава крошки.

— Ну и что? Несколько миллионов погоды не делают.

То, что последовало затем, не нуждается в многословном пересказе. В среду утром Ангус Макуэртер, известный как человек мистера Лоу, предлагал акции компании Гамбии за триста ливров. В среду вечером по улице Кенкампуа пополз слух, что мистер Лоу не заинтересован в контроле над этой компанией. После этого Макуэртер получил указание продать пятьсот акций по двести ливров.

— Но они у нас тогда кончатся, — запротестовал брат мистера Лоу. — У нас всего несколько штук останется.

Мистер Лоу улыбнулся:

— Все равно продавайте, а то они еще больше упадут.

Глаза его брата округлились. Для него было новостью узнать, что игра на понижение может быть также выгодна, как и на повышение. Эта новинка в биржевой игре, однако, не успела показать себя, так как последний покупатель удрал, едва Макуэртер сделал предложение.

В тот вечер все меняльные конторы на улице Кенкампуа безуспешно пытались сбыть акции компании Гамбии, цена которых упала уже до пятидесяти ливров за штуку. А на следующий день оказалось, что уже и за десять ливров эти акции никто не хотел брать. Таким образом, они практически обесценились.

— Надо полагать, ты удовлетворен, — возмущался Уилл. — А ведь если бы мы продавали их хоть сколько-нибудь разумно, они принесли бы нам от четырех до пяти миллионов.

— Я вполне удовлетворен. Я не продал бы свое удовлетворение и за десять миллионов.

В воскресенье Катрин возвратилась в Париж. С мужем она повела себя так, как будто не помнила, что между ними произошло перед ее отъездом. Ее, правда, удивило, что мистер Лоу тоже воспринял эту вызывающую забывчивость как должное. Она была слегка опьянена своим успехом в изысканной атмосфере Со. Она похвасталась тем вниманием, которое герцогиня Мен ей выказывала. Ее приняли в «Mouche-a-miel», рыцарский орден, основанный герцогиней, и она с гордостью показала золотую медаль члена этого ордена, на одной стороне которого была отчеканена пчела, а на другой — голова герцогини. С не меньшей гордостью она объявила, что сам знаменитый Малезье написал стихи в ее честь.

При этом мистер Лоу не удержался от комментария:

— Я рад, что он смог найти для тебя достаточно похвальных слов, к которым смог подобрать рифмы. Например, слово «честь».

— Честь?

— Ну, если хочешь, другое — «добродетель».

— Какой ты гадкий!

— Я же только порадовался за тебя.

— Порадовался! — это восклицание выражало возмущение, смешанное с беспокойством.

— Без сомнения, добрый Малезье поверил бы тебе. Да и господин Орн постарался бы убедить сомневающихся.

— Ты веришь в эту клевету! — ее глаза казались черными на фоне внезапной бледности лица.

— Я верю в то, что тебе есть за что благодарить графиню Орн, хотя, возможно, ты этого и не замечаешь.

— Я не хочу делать вид, что я не поняла твоих намеков, Джон. Но интересно, существует ли такое оскорбление, от которого ты меня избавишь? — потом, неожиданно отбросив свою иронию, она поразила его искренностью мольбы. — Джон! Я умоляю, прости меня за невнимание к тебе, за то, что я поехала в Со одна…

— Мне непонятно, что разбудило твою совесть?

Она подошла к нему вплотную, желая полного примирения.

— Я не знала, когда уехала, что он поссорился с тобой, что он ударил тебя и отказался принять твой вызов.

— Это не должно было удивить тебя. Именно это ты и предсказывала. Но зачем он рассказал тебе все? Ожидал аплодисментов?

— Ты думаешь, он их дождался?

— А ты сможешь убедить меня, что нет?

— А тебе нужно, чтобы я разубедила тебя?

— У тебя короткая память. Ты, кажется, уже забыла, какие слова сказала мне, когда я просил тебя не ездить в Со.

Она поморщилась, прижав руки к груди.

— Если б ты только знал, Джон, как я сожалею о случившемся.

Манера ее поведения удивила его своей необычностью. Она добавила:

— Я объявила господину де Орну, что надеюсь больше его никогда не встретить.

— Надеюсь на это, — он пошел к выходу. Уже взявшись рукой за дверную ручку, он повернулся к ней и добавил с жесткой улыбкой: — Можешь больше не беспокоиться обо мне в том, что касается господина де Орна. Ему отплачено.

— Отплачено? — переспросила она, но он вышел без объяснений.

Об этом господин де Орн узнал в следующий понедельник, когда возвратился из Со. Дома он нашел письмо из Генерального Банка, в котором его вызывали к директору по очень срочному вопросу.

Подумав о своих отношениях с мистером Лоу, он идти в Банк не захотел. Да и какая там могла быть срочная нужда. Его операции по скупке акций компании Гамбии, за что он испытывал теперь насмешливую благодарность к мистеру Лоу, уже обещали ему богатый доход. Он практически удвоил те деньги, которые выманил у Бернара, другого дурака-финансиста.

Сейчас требовалось только избавить себя от лишних затруднений, для чего он решил воспользоваться услугами брокера, которому можно было дать поручение для Генерального Банка. Человека, которого он пригласил, звали Оке. Это был меняла, работавший как раз на улице Кенкампуа. С ним он и раньше уже имел кое-какие дела.

Перед тем как выслушать распоряжения графа о том, что он собирается передать ему представление своих интересов в Генеральном Банке на сумму около полутора миллионов ливров, Оке приниженно и многословно уверял его, что интересы такого важного клиента, как граф, будут должным образом защищены. Но когда он взглянул на поручение для Банка, выражение его лица сильно изменилось. Однако, зная свое место, он обратился к графу в третьем лице.

— Это все поручения господина le comte?

— Все, — самодовольно произнес Орн. — Сейчас это уже, наверное, кругленькая сумма. Не знаете, как сейчас акции компании Гамбии котируются?

Оке протестующе выдохнул:

— Господин le comte, видимо, отсутствовал в Париже. За эти акции давали меньше тридцати. Но это было два дня назад, в субботу.

— Тридцати? — Орн непонимающе наморщил лоб. Потом лоб разгладился. — А! Тридцати луидоров, да?

Банкир сухо засмеялся:

— Ливров, господин. Тридцати ливров.

Орн замер в оцепенении. Потом лицо его начало багроветь.

— Что вы тут несете? Вы не пьяны случайно?

Оке вытянулся, насколько это позволяло его рыхлое тело. Орн изливал свою ярость.

— Я уехал из Парижа десять дней назад. Они тогда шли по пятьсот и каждый день дорожали. Как же сегодня они могут стоить тридцать? Ты сошел с ума!