Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов

В этой сече конь Семена Мелика упал с пробитым теменем. Семен успел соскочить, но на ногах не устоял, сшибли. Мимо катился вал рукопашной схватки, мимо пронесся фряг без головы, кровь хлестала из обруба шеи: зажатый сражающимися, труп не мог упасть. Как уцелел Семен, не поймешь. Видимо, глубоко завалился он в стонущий, шевелящийся холм из полуживых и мертвых тел. Пока сталкивал он с себя трупы, пока выкарабкивался, вал вражьего натиска ушел в пыльную тучу, но и передохнуть нельзя: из глубины поля мчится новая конная лава.

«Надо уходить!»

Но тут Семен увидел пешего русского воина. Прикрывшись щитом, изнемогая, он еле отбивал удары трех конных татар. Семен кинулся на помощь. Не успел. Воин упал, татары ускакали куда–то в сторону. Подбежав, Мелик не поверил своим глазам.

— Дмитрий Иванович!

Припал ухом к груди, услышал слабое трепыхание сердца, поднялся, озираясь. Вытащить князя из сечи нечего и думать: татарская лава совсем близко. Рядом шелестела молодая березка, чудом устоявшая во вражьем потоке. Несколькими ударами меча Семен подрубил ее и, повалив, густой вершиной накрыл князя. В следующий миг налетели татары. Семен подхватил с земли копье, достал им передового ордынца, отскочил, мечом сбил другого, но где устоять пешему перед конной лавой! Татарская сабля рассекла кольчужную бармицу шлема и панцирь на плече.

Семен упал.

Упала стрела жизни Семеновой, о которой когда–то еще в Новгороде Нижнем сказал Юрий Хромый. Нет, не красное слово Юрия вспомнил Семен, — о Насте своей, о Ванюшке вздохнул последним вздохом.

А Ваня в этот час с вершины дуба глядел, как тает полк Левой руки, как врубаются в него татары.

Снизу донесся вопрос Боброка:

— Ну как там?

— Не устоит полк!.. — Ваня проглотил комок, подступивший к горлу. — Не устоит! Пятеро на одного нашего!

— Пора! — твердил Владимир Андреевич.

— Рано, княже, рано! — сурово резал Боброк.

— Да пойми ты: наши гибнут, а мы стоим… — задыхался Владимир.

— На то битва, а нам рано!

За спиной громкий шепот:

— И пошто Митрий Иванович над нами такого идола поставил?

Слышит Боброк, нет ли — понимай как знаешь. Молчит, только брови насупил. А голоса все злее, все больше их. Уже не в спину, в лицо кричат:

— Оробел Боброк!

— А был лихой воевода!

— В том и беда, што был, а ныне…

— Ну как? — в который раз кричал Владимир дозорам.

Сверху, с дубов, неслось:

— Видно худо. Пыль…

— Беда, беда лютая!

Боброк наконец не стерпел, прикрикнул:

— Будет вам! Кто вы — ратники аль свиньи супоросные, что так голосите!

— Как не голосить, Митрий Михайлович, глядеть индо страшно.

— Ведь прорвут они, прорвут полк Левой руки! — Владимир уже не говорил, кричал.

— Прорвут, — соглашался Боброк, — того и дожидаюсь. Вспомни: позади Запасный полк стоит. Дмитрий Ольгердович, чаю, его уже налево сдвинул. Он и примет удар.

— А мы?

— А мы в свой черед!

Боброк хотел еще что–то сказать, но сверху закричали:

— Прорвали вороги полк! Прорвали! Рубят!

Боброк, вслушиваясь в нарастающий, злорадный рев орд, ринувшихся в прорыв, медленно вытаскивал меч. Поглядывая вокруг, он сказал:

— Тут надо старому помолодеть, а молодому чести добыть да силу плеч своих испытать…

Меч Боброка остановился, наполовину вынутый из ножен.

— Что ж медлишь?

Боброк перекатил взгляд на Владимира, усмехнулся.

— Хочу поболе зверья сетью накрыть. Слышишь: все новые орды в прорыв лезут… Ну вот!.. — Боброк на мгновение замолк, вслушиваясь, потом рванул меч и крикнул в полную силу:

— Наш час настал, братья!

Ваня видел, как плеснула приречная дубрава сталью, как закрутилась смятая ударом орда. Потом, обдирая о сучья лицо и руки, он кинулся вниз к коню, в битву.

Яростно отбивались ордынцы, но не устояли и не могли устоять перед внезапным натиском свежих, истомившихся в бездействии сил. Сорок тысяч мечей врубились в орду, прижали ее к Большому полку, рубили, рубили, рубили.

Мамай чувствовал: подкашиваются ноги. Сперва плечом прислонился, потом щекой, лицом прижался к шее своей лошади, окостенел, вцепившись в гриву. А грохот битвы близится, близится. Бегут орды! Бегут!

В ушах завяз срывающийся шепот Хизра:

— Солнце Орды померкло! Померкло!..

Мамай стряхнул наконец оцепенение, закричал, чтоб встречали русских в обозах. В последний раз с Красного холма взвыла труба, битва закипела здесь, рядом, в гуще возов.

Но Мамай вдруг понял, что и здесь не остановить напора, что нет больше у орды ни сил, ни мужества. Вопя без смысла, без слов, он кинулся животом на седло, погнал лошадь прочь, за ним кинулись мурзы, и лишь Хизр по–стариковски топтался, с трудом удерживая испуганно рвущуюся кобылу. Так