Айвенго. Квентин Дорвард - Вальтер Скотт
– Вот как! – снова произнес герцог.
– Чтобы вы вернули городу знамена, которые у него захватили, всего числом тридцать шесть; заделали проломы в его стенах; исправили разрушенные вами укрепления и признали моего государя, Гийома де ла Марка, епископом Льежским, законно и свободно избранным советом каноников, как то значится вот в этом протоколе.
– Кончил ли ты? – спросил герцог.
– Нет еще, – отвечал посол. – Кроме того, я требую от имени моего благородного и доблестного государя – епископа и графа, чтобы ваша светлость немедленно вывел гарнизоны из Бракемонтского замка и других укрепленных владений графства де Круа, поставленные вами от вашего имени, либо от имени Изабеллы, именующей себя графиней де Круа, либо кого бы то ни было другого, до тех пор, пока имперский сейм не решит, должны ли вышеуказанные владения принадлежать дочери покойного графа де Круа или моей благородной госпоже, графине Амелине, по закону jus emphyteusis[230].
– Твой господин – необыкновенно ученый человек! – заметил герцог насмешливо.
– Впрочем, – продолжал герольд, – мой благородный и доблестный государь и граф согласен, когда все распри между Льежем и Бургундией будут улажены, назначить графине Изабелле достойный ее звания удел.
– Как он великодушен и заботлив! – проговорил герцог тем же тоном.
– Клянусь своим дурацким умом, – шепнул ле Глорье графу де Кревкеру, – я охотнее согласился бы очутиться в шкуре какой-нибудь несчастной коровы, издыхающей от чумы, чем в раззолоченном платье этого чудака! Он, точно пьяница, осушает флягу за флягой, не обращая внимания на длинный счет, который растет за стойкой трактирщика.
– Кончил ли ты? – снова спросил герцог герольда.
– Еще одно слово, – ответил Красный Вепрь, – от имени моего благородного и доблестного государя по поводу его достойного и верного союзника, наихристианнейшего короля…
– А! – воскликнул герцог, быстро выпрямляясь и совершенно иным тоном, чем он говорил до сих пор, но сейчас же сдержался, умолк и стал внимательно слушать.
– …священную особу которого, как носятся слухи, вы, Карл Бургундский, держите в плену, позабыв свой долг вассала французской короны и правила чести, соблюдаемые всеми христианскими государями. На этом основании мой благородный и доблестный государь приказывает вам моими устами немедленно освободить наихристианнейшего короля, его царственного союзника, или принять вызов, который он уполномочил меня вам передать.
– Кончил ли ты наконец? – спросил герцог.
– Кончил, – ответил герольд, – и жду ответа вашей светлости. Надеюсь, он будет таким, что предотвратит пролитие христианской крови.
– Клянусь святым Георгием Бургундским… – начал было герцог.
Но, прежде чем он успел прибавить хоть слово, Людовик встал и заговорил с таким достоинством и таким властным тоном, что Карл не решился его прервать.
– С вашего позволения, любезный кузен мой Бургундский, – сказал король, – я требую права первым ответить этому наглецу… Послушай, ты, негодяй, герольд или кто бы ты ни был, передай этому отверженцу и убийце Гийому де ла Марку, что французский король скоро будет под стенами Льежа, чтобы отомстить за святотатственное убийство своего любимого родственника, и что он намерен повесить де ла Марка за дерзость, с которой тот осмеливается называть себя его союзником и вкладывать его царственное имя в уста мерзавца-посла!
– Прибавь от меня, – сказал Карл, – все, что только государь может сказать грабителю и убийце, и вон отсюда! Или нет, погоди! Никогда еще ни один герольд не оставлял бургундского двора, не прославляя его щедрости! Выдрать его плетьми, да так, чтобы спустить с него всю шкуру!
– Ваша светлость изволит забывать, что он герольд и пользуется неприкосновенностью! – воскликнули в один голос Кревкер и д’Эмберкур.
– Да неужели же вы такие простаки, господа, – ответил герцог, – чтобы поверить, будто платье делает герольда? Я вижу по его мишурной пышности, что это просто самозванец! Позвать сюда герольда Золотого Руна, и пусть он задаст ему несколько вопросов в нашем присутствии!
При этих словах посол Дикого Арденнского Вепря побледнел, несмотря на всю свою смелость и на слой румян, покрывавший его щеки. Рыцарь Золотого Руна, старший герольд при бургундском дворе и величайший знаток своего дела, выступил вперед с торжественностью, подобающей его высокому званию, и спросил своего мнимого собрата по профессии, в какой коллегии он изучал науку, знатоком которой он себя считает.
– Я изучал геральдику в Ратисбоннской коллегии, – ответил Красный Вепрь, – и удостоен от ученого братства звания герольда.
– Вы не могли ее черпать из более чистого источника, – сказал рыцарь Золотого Руна с низким поклоном, – и если я по повелению светлейшего герцога осмелюсь спрашивать вас о тайнах нашей высокой науки, то делаю это не с целью поучать вас, но в надежде самому получить от вас драгоценные сведения…
– Довольно церемоний! – с нетерпением перебил его герцог. – Задай ему вопрос, чтобы мы могли судить о его знаниях!
– С моей стороны было бы невежливо спрашивать ученика почтенной Ратисбоннской коллегии об обычных терминах геральдической науки, – сказал рыцарь Золотого Руна, – но я думаю, что, не оскорбляя достоинства Красного Вепря, я могу предложить ему вопрос из области более трудных и таинственных терминов нашей науки, с помощью которых самые ученые наши собратья объясняются между собой, так сказать, эмблематически; эти термины неизвестны людям, не посвященным в нашу высокую науку, и составляют ее первейшие элементы.
– Мне одинаково близко знакомы все отрасли этой науки, – смело ответил Красный Вепрь, – но очень возможно, что наши германские термины разнятся от принятых вами во Фландрии.
– Увы, что я слышу! – воскликнул рыцарь Золотого Руна. – Как, неужели вам не известно, что наша благородная наука, истинное знамя дворянства и слава рыцарства, одинакова во всех христианских странах и даже у сарацин и мавров?! Итак, я бы вас просил описать какой вам угодно герб по небесному, или звездному, стилю.
– Описывайте сами все, что хотите, – ответил Красный Вепрь, – а я не стану по вашему приказанию показывать всякие штуки, словно ученая обезьяна!
– Покажи ему какой-нибудь герб, и пусть опишет его как знает, – сказал герцог, – но если он этого не сумеет, тогда я сам распишу ему спину красным, голубым и черным!
– Вот свиток, – сказал бургундский герольд, вынимая из кармана кусок пергамента, – на котором я по некоторым источникам и по мере моих скромных сил начертал один старинный герб. Я попросил бы моего собрата, если он действительно принадлежит к числу членов почтенной Ратисбоннской коллегии, объяснить нам его.
Ле Глорье, которого этот ученый диспут очень забавлял, теперь подобрался вплотную к двум герольдам.
– Хочешь, я тебе помогу, милый друг? – сказал он Красному Вепрю, безнадежно смотревшему на свиток. – Вот это, господа и милостивые государи, изображает кошку, выглядывающую из окна молочной.
Эта шутка вызвала всеобщий хохот и сослужила службу Красному Вепрю, так как рыцарь Золотого Руна, оскорбленный таким недостойным толкованием его рисунка, поспешил объяснить, что изображенный им герб был принят французским королем Хильдебертом
