Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
— Нет, ваше сиятельство! (сказал я). Я здоров, а у меня из головы нейдет вчерашний напрасный гнев ваш на меня. Дело–то обнаруживается, и выходит то, чего не только мы, но и вы не воображали себе.
— «А что такое?» (подхватил князь).
— А то, что Темешов не даром сюда с вами не поехал, как вы ни изволили его уговаривать, а ускакал скорее домой. Не нужды его протуряли, а боязнь, чтоб вы о его бездельничестве не узнали!
— «О каком таком?»
— Он изволил позабавиться над вами и пошутить так, что вряд ли вы ему за то спасибо скажете. Бездельник небось и теперь смеется и хохочет на ваш счет.
— «Помилуй, скажи, что такое?» (подхватил смутившийся князь).
— Как бы вы думали? Открылось вот что: выставкм–то в Кузовке, где вы ночью изволили ехать, вовсе не было и нет, и целовальника не раживалось. Я нарочно посылал узнавать об ней, и ко мне вот недавно приехали с точным донесением, что избушка та была совсем пустая и что жил в ней богадельник, дня за два до того умерший, и стояла тогда совсем порожняя и пустая.
— «Как это можно? Да с кем же он тогда говорил? Я сам своими ушами слышал, как он говорил с целовальником».
— Совсем тем, целовальника никакого и в избушке ни жадной души не было; а он изволил сам с собою разглагольствовать, и предлагая вопросы переменным голосом, сам же и отвечал себе, и тем–то позабавился над вами.
— «Как это можно, и не вправду ли?»
— Действительно так. Извольте хоть сами спросить конюха, которой ехал позади вас, на других дрожках, и будучи ближе вас к нему, это явственно видел и слышал, и смеялся еще тому, что он так проказничает.
— «Но эта проказа–то меня и за живое задевает! Ах, бормот, бормот! ох проклятой человек! Ну, разведался б я с ним, если б он здесь теперь был! Возможно ли, каких пакостей он натворил и до чего меня тем довел!»
— Да и вместо старосты–то Рогачевского чуть ли не он же ли вам своего мужика представлял, и что ему вам сказывать настроивал. Видели, что он с каким–то мужиком долго наедине за кустом говорил.
— «Ну, это статься может, я и сам уже догадывался, что тут его были блохи! да я по всему вижу, что это его были довести. Ах, бездельник, бездельник!.. а все твое место их с ума сводило. Хорош, брат, и судья–то ваш краснорожий, и вот, что с угрями–то на лице, как бишь его?.. Да, Арсеньев».
— А что такое? (спросил я).
— «Послушал бы ты, что он мне на тебя насказывал, и что о тебе говорил! И сему–то ослу хотелось быть на твоем месте! Но увидят они его разве на том свете или во сие!
Поразился я, сие услышав, удивлением превеликим, и только сказал на сие: «Бог с ним, когда ему так хотелось!»
— «Но, как бы, Андрей Тимофеевич, помолчать обо всем том и не разглашать всего этого… пожалуйста! А обо мне, мой друг, будь уверен, что вперед меня эти бездельники не собьют уже с пути, а я о тебе как прежде был, так и впредь останусь хорошего мнения. Позабудем прошедшее! Оно к твоей же пользе послужило и меня в прежних о тебе хороших мыслях утвердило».
— Хорошо, ваше сиятельство! помолчать, так помолчать!
— «А то ведь, пропади они совсем! все эти негодяи станут смеяться и трунить надо мною».
— То–то и дело! (сказал я). Это я сам знаю. Извольте, ваше сиятельство, быть с сей стороны спокойным!
— «Но будь же я ты, мой друг, повеселее! сказал наконец, князь, и перестань на меня досадовать! От этих негодниц и сам Христос не отделается, и самого ангела они смутили б. Ах, бездельники, бездельники!
Сказав сие, пошел он от меня прочь к своей веселой компании и скрыл так хорошо свою досаду, что никто того не приметил, а и мне не было дальнего повода разглашать о том, а я доволен был, что все дело мое такой переворот и такое хорошее окончание получило.
Князь и действительно с сего времени сделался ко мне добрее и обращаться со мною стал совсем инако и, наконец, пред отъездом своим так удобрялся, что спросил меня: не имею ли я опять какой нужды в Москве и не надобно ли мне в ней побывать опять?
— Хотелось было, — сказал я, — будущею зимою съездить в нее с женою и детьми и пожить сколько–нибудь, чтоб поучить дочь свою танцевать.
— Ну, так с Богом! Поезжай себе, пожалуй, и живи сколько хочешь, мы тебе рады будем.
Сим образом, ни думано, ни гадано, попримирились мы с князем, и я, проводя его, с спокойнейшим уже духом поехал назад в Богородицк и во всю дорогу не мог довольно нахохотаться и надивиться всему происходившему.
Вот каким образом кончилась и сия вторая мне передряга, или прямее сказать, трагикомедия. Но как письмо мое достигло до своих пределов, то дозвольте мне на сем месте остановиться и сказать вам, что я есмь ваш, и прочее.
(Декабря 21–го дня 1809 года).
Письмо 208–е.
Любезный приятель! Сие письмо начну я замечанием, что день отъезда княжева из Бобриков, примиривший меня, как я упоминал, с сим вспыльчивым горделивцем, был для меня в особливости достопамятен тем, что случился он быть днем моего рождения, ибо происходило сие 7–го октября, и я тем равно как получил именинной подарок и был доволен, что против всякого чаяния случилось мне сей день провесть в веселом духе; я чувствовал тогда такое удовольствие, как бы после продолжительного, скучного, холодного и мрачного ненастья, при проглянувшем опять солнце и возвратившемся тепле, и потому не с унылым, а радостным духом начал я проживать 44–й год течения моей жизни. Едучи из Бобрик в Богородицк, имел я во время сего путешествия довольно времени и досуга к обдуманию всех случившихся в последние дни пред тем со мною происшествий и к обозрению оных философическим взором. И могу сказать, что чем более я оные рассматривал, тем более на ходил я в них опять явных действий и очевидных доказательств пекущегося о благе моем Промысла Господня, обратившего все, приуготовляемое завистниками моими, чрез адские их злоухищрения, мне толь великое и неизбежимое почти зло на собственные их главы, с чувствительным поруганием и посрамлением, мне же, вместо чаемого ими вреда, в существительную пользу. Ибо, вместо ожидаемого ими наверное лишения меня моего места, я чрез самый сей случаи еще тверже в оном утвердился. И не явно ли оной доказал, что если кому что сниспослано и даровано от щедроты и благости самого Господа, так никакая смертная тварь без святого его попущения лишить его не может, и что он умеет уже находить и средства к недопущению до того, чтоб дары его могли кем быть отняты. При помышлениях таковых, весь дух мой воспламенялся благоговением ко Всемогущему, и я устами и сердцем благодарил Господа моего за покровительство столь явное и блистательное!
Но при сем одном я не остался, а философствуя далее, помышлял о том, как бы мне не одними только словами, а чем–нибудь существеннее возблагодарить за сию оказанную мне милость моего небесного Отца, заступника и покровителя; я лучшего не находил, как деянием, сообразным с его святою волею и точнейшими его поведениями, состоящими в том, чтоб не мстить мне самому нимало всем, известным уже тогда мне недоброхотам и завистникам за зло и вред, имя мне приготовляемый, а предоставить сие на святейший произвол Господа. Я с своей стороны, не мешаясь в сие, как не в свое, а Господу надлежащее дело, во исполнение точной воли его, всех их великодушно простить и приписывать все то не ненависти их ко мне и злобе, которых им ко мне иметь было не за что, поелику я с ними, как с искренними друзьями, обходился и им никогда ничего злого не сделал, а единственно, сродной человечеству, их слабости и стремлению к приобретению себе кривыми путями пользы, также весьма натуральному, — а всходствие того, сказав только: «э! Бог с ними», положил нимало не переменить своего прежнего с ними дружеского обращения, и чрез самое то заставить их чувствовать тайное угрызение собственной их совести. И как сие действительно и исполнил, то впоследствии времени и имел удовольствие видеть всех их ко мне отменно благоприятствующих, и дружеским своим со мною обращением равно как старающихся загладить свои бессовестные против меня при помянутых происшествиях поступки и злоухищрения.
