Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд
— Вы хорошо зарекомендовали себя среди гильзаев, Флэшмен, — сказал он. — Сэр Александер Бернс говорит, что вы добыли важных заложников: превосходная новость, особенно для нашего друга — господина посла. — И он повернулся к Макнотену. Тот пил чай, держа чашку на манер старой девы.
— Думаю, гильзаи не должны сильно нас заботить, — фыркнул Макнотен. — Они, разумеется, страшные разбойники, но и только. Меня больше интересовали бы заложники от Акбар-Хана.
— Может, отправим мистера Флэшмена раздобыть пару штук? — ответил Эльфи, улыбнувшись мне в знак того, что не стоит принимать всерьез снобизм Макнотена. — У него, похоже, талант на такие вещи. — И он принялся расспрашивать меня о деталях моей миссии. Потом выразил желание познакомиться с молодым Ильдерим-ханом, и вообще был со мной очень доброжелателен. Но необходимо было усилие, чтобы вспомнить, что этот ведущий милую беседу старичок является командующим действующей армией. Даже в эти минуты в нем чувствовалась такая мягкость, неуверенности и такая зависимость от Макнотена, что не возникало ощущения, что перед вами предводитель войск.
— И как вы думаете, что он станет делать, если возникнут проблемы с афганцами, — спросил меня позже Бернс. — Ладно, будем надеяться, что нам не придется это проверять.
За последующие несколько недель, которые я провел рядом с Эльфи, я, как и Бернс, стал лелеять эту надежду. Не то чтобы Эльфи был слишком стар или слаб для исполнения роли настоящего лидера — он с самого начала оказался под каблуком у Макнотена, и если Макнотен считал, что опасности нет, то и Эльфи разделял его уверенность. Зато оба они не находили общего языка с Шелтоном — заместителем Эльфи, и этот разлад на верху только осложнял и запутывал ситуацию. Но и этого было мало: положение дел в армии ухудшалось. Военный городок был местом, не слишком подходящим для размещения гарнизона: не было настоящих укреплений, жизненно-важные склады находились за стенами, а кое-кто из важных офицеров — например, Бернс, — квартировал в двух милях от городка, в самом Кабуле. Но если кто-то позволял себе возразить Макнотену — а такие находились, особенно среди деятельных людей типа Броудфута, — на них тут же наклеивали ярлык «паникера» и резко давали понять, что использование военной силы в любом случае не планируется. Слухи о таких разговорах просачивались наружу, и разлагающе действовали на солдат. Это опасно всегда, но особенно в стране, где местное население совершенно непредсказуемо.
Само собой разумеется, Эльфи слонялся без дела по лагерю, Макнотен с носом зарылся в своей переписке с Калькуттой, и не замечал, что мирная на вид ситуация становится взрывоопасной. То же самое было и в армии, где бытовало презрительное отношение к афганцам, а к кабульской экспедиции с самого начала относились как к увеселительной прогулке. Но некоторые из нас видели дальше остальных.
Через пару недель после прибытия Эльфи Бернс сумел вытребовать меня из штаба, стремясь использовать мое знание пуштунского и интерес к стране.
— Ах, дорогой мой, — сокрушался Эльфи, — сэр Александер повсюду сует свой нос. Он растаскивает моих адъютантов, будто мне их девать некуда. Но надо так много всего сделать, а я далеко уже не тот, что раньше.
Надо сказать, что я покинул его без сожаления: находиться при Эльфи было все равно что выполнять роль сиделки при престарелом дядюшке.
Бернс настаивал, чтобы я как можно чаще выходил в город и осваивался в стране, совершенствуя знание языка и стараясь завести как можно больше знакомств среди влиятельных афганцев. Мне пришлось выполнить целый ряд небольших его поручений, вроде того, что привело меня в Могалу — по сути, они заключались в доставке писем, но служили источником бесценного опыта, — и я объехал множество городков и деревень вокруг Кабула, встречаясь с дуррани, кохистани, барузками и т. д, и «обретая чувство места», как называл это Бернс.
— Военные — это замечательно, — говаривал он. — Но на самом деле те, кто приводит армию в чужой стране к победе или поражению — это политики. Мы встречаемся с людьми, имеющими вес, узнаем им, и держим нос по ветру: мы суть глаза и уши, да, еще и языки. Без нас военные слепы, глухи и немы.
Так что вопреки чурбанам типа Шелтона, подтрунивавшего над «сосунками, шныряющими меж холмов и играющими в ниггеров», я слушал Бернса и держал нос по ветру. Частенько я брал с собой Ильдерима, а иногда и его гильзаев, и благодаря им узнал многое о горах и их обитателях: о происходящем, о том, почему с одними племенами легче иметь дело, чем с другими, почему кохистани расположены к нам больше, чем абизаи, о том, какие семьи враждуют друг с другом, об отношении к персам и русским, о том, где можно приобрести лучших лошадей и как выращивают просо — и еще много других вещей, касающихся здешней жизни. Не стану утверждать, что за пару недель сумел сделаться экспертом, или «узнал» Афганистан, но я нахватал всего понемногу там и сям, и начал понимать, что те, кто судит о стране только по военному городку в Кабуле, знает о ней не больше, чем узнает о чужом доме гость, побывавший только в одной его комнате.
Любой, способный заглянуть за пределы Кабула, заметил бы очевидные знаки. В горах шло брожение, дикие племена не признавали шаха Шуджу своим правителем и ненавидели британские штыки, поддерживающие его на троне в неприступной крепости Бала Хиссар. Множились слухи, что Акбар-Хан, сын низложенного Дост Мохаммеда, спустился, наконец, с Гиндукуша и ищет поддержку среди вождей. Говорили, что горские кланы его буквально боготворят, и что он уже готовится обрушиться на Кабул со своими ордами, скинуть Шуджу с трона, а феринджей или прогнать обратно в Индию или перерезать в их кантонах.
Легко было бы вам, будь вы Макнотеном, презрительно отмахиваться от этих слухов, сидя в роскошном кабинете в Кабуле; другое дело карабкаться на Джагдулук или спускаться к Газни и видеть снующих туда-сюда гонцов, собирающиеся советы, слушать вопли вооруженной толпы, подогреваемой дервишами, и смотреть на сигнальные огни, горящие на перевалах. Скрытые ухмылки, заверения в дружбе, вид чванливых гильзаев, увешанных оружием; невозможность изменить что-либо и растущее чувство неуверенности — от всего этого волосы у меня на затылке вставали дыбом.
Сказать по правде, эта работенка мне не нравилась. Разъезжая повсюду с моими гильзаями и Ильдеримом — а они служили моими неусыпными глазами и ушами, поскольку, получая хлеб-соль от Королевы, готовы были служить ей даже против собственного народа, если понадобиться, — я встречал радушный прием, но все равно опасность сохранялась. Даже будучи облачен в туземную одежду, я по временам натыкался на злые взгляды и скрытые угрозы, слышал, как высмеивают британцев и прославляют Акбара. В качестве друга гильзаев и в определенном роде знаменитости — Ильдерим не упускал возможности провозглашать меня повсюду «Кровавым копьем» — я был терпим, но терпимость эта могла оборваться в любой момент. Поначалу это жутко угнетало меня, но потом мной овладел некий фатализм: не исключено, что это случилось, поскольку мне пришлось иметь дело с людьми, убежденными, что судьба каждого человека предопределена и начертана на его челе.
Так что в горах собирались грозовые тучи, а в Кабуле тем временем английская армия играла в крикет, а Эльфинстон с Макнотеном обменивались депешами, уверяя друг друга, что кругом все спокойно. Тянулись летние дни, часовые в военном городке обливались потом, Бернс, позевывая от скуки выслушивал мои рапорты, кормил меня роскошными обедами и вел на базар в поисках новых шлюх. И вот однажды Макнотен получает письмо из Калькутты, где ему высказывают сожаления о высоких расходах на содержание армии в Кабуле и предлагают принять меры по их сокращению. К несчастью, именно в это время посол ожидал повышения и перевода в Бомбей, думаю, мысли о скором отъезде сделали его еще более беспечным. Так или иначе, изыскивая пути экономии, Макнотен возрождает идею, так ужасавшую генерала Нотта, и решает прекратить выплачивать субсидии гильзаям.
