Александр Дюма - Капитан Ришар
— Должен признать, что вы прекрасно осведомлены, господин студент, и о моих званиях, и о моей миссии, но позвольте мне в свою очередь прибегнуть к проницательности, коли уж вы не удостаиваете меня доверием. Прежде всего по вашему выговору я догадываюсь, что вы баварец.
— Да, господин граф, я из Экмюля.
— Следовательно, мы враги?
— Враги? — сказал молодой человек, глядя на графа фон Бубна. — Как это понимать, ваше превосходительство?
— Враги, черт возьми! Потому что мы, баварцы и австрийцы, только что дрались между собой.
— Когда я видел вас в Абенсберге и в Регенсбурге, господин граф, — сказал студент, — я не сражался против вас, и если мы когда-либо станем врагами, то это случится не тогда, когда вы будете воевать, а скорее тогда, когда вы заключите мир.
Граф пристально, со всей проницательностью, на какую был способен, посмотрел на молодого человека.
— Господин студент, — сказал он ему, помолчав немного, — вы знаете, что в этом мире всё либо счастье, либо несчастье; случай помог вам встретить меня, случаю было угодно, чтобы у моего слуги оказалась свободная лошадь, случаю было угодно, чтобы вы, устав, попросили у меня лошадь, наконец, случаю было угодно, чтобы я вам предоставил как другу то, в чем другой отказал бы как незнакомцу.
Студент поклонился.
— Вы выглядите грустным, несчастным, ваша грусть из тех, что можно утешить? Ваше несчастье из тех, что можно облегчить?
— Вы хорошо видите, — ответил молодой человек с глубокой печалью, — что у меня нет никакого преимущества перед вами, и вы меня знаете так же хорошо, как я вас! Не спрашивайте теперь меня больше ни о чем: вам известно, из каких я краев, вы знаете мои взгляды, понимаете мое сердце.
— Нет, я все-таки спрошу у вас еще кое о чем. Повторяю свой вопрос: могу ли я утешить вашу грусть? Могу ли смягчить ваше несчастье?
Молодой человек покачал головой.
— Мою грусть нельзя утешить, господин граф, — ответил он, — мое горе непоправимо!
— О! Молодой человек, молодой человек, — сказал граф фон Бубна, — тут замешана любовь!
— Да, хотя эта любовь не единственная моя забота.
— Возможно, но я утверждаю, что это ваше самое большое несчастье.
— Вы попали в точку, господин граф.
— Женщина, которую вы любите, вам неверна?
— Нет.
— Она умерла?
— Так было бы лучше!
— Как так?
— Она была обесчещена французским офицером, сударь!
— О! Бедное дитя! — сказал граф фон Бубна, протягивая руку своему молодому попутчику в знак двойного сочувствия, которое он выражал ему и девушке, о чьем несчастье он только что узнал. — Таким образом… — начал он снова, расспрашивая явно не из любопытства, а скорее из симпатии.
— Таким образом, — продолжал молодой человек, — я только что отправил отца и обеих сестер, — есть еще вторая сестра, ребенок девяти-десяти лет, — в Баден, где, скрыв свое имя, бедный отец сможет спрятать свой позор; проводив их, я возвратился сюда.
— Пешком?
— Да… Вы больше не удивляетесь тому, что я был так утомлен, не правда ли? И желая во чтобы то ни стало прибыть сегодня вечером в Вену, я прибегнул к вашей любезности.
— Понимаю, — сказал граф, — человек, обесчестивший вашу любимую, находится в Вене?
— И тот, кто обесчестил мою родину, тоже! — прошептал молодой человек, но достаточно тихо, чтобы г-н фон Бубна не услышал этого.
— В мое время в Геттингенском университете частенько обнажали шпагу, — сказал граф, намекая на цель, что, по его мнению, вела молодого человека в Вену.
Но студент не ответил.
— Послушайте, — продолжал граф, — вы разговариваете с солдатом, черт возьми! С мужчиной, знающим, что любое оскорбление требует удовлетворения и что такого человека, как вы, нельзя безнаказанно оскорблять!
— Ну и что? — спросил молодой человек.
— А то, что, признайтесь, вы едете в Вену, чтобы убить человека, обесчестившего вашу любимую.
— Чтобы убить?..
— Законно, конечно, — продолжал граф, — со шпагой или с пистолетом в руке.
— Я не знаю этого человека, я его никогда не видел, не знаю его имени.
— А! — сказал граф. — Тогда вы едете в Вену не из-за него?
— Мне кажется, я вам сказал, сударь, что любовь не единственная моя забота.
— Я у вас не спрашиваю о другой.
— И вы правы, так как я вам о ней не скажу.
— Таким образом, вы ничего больше не хотите мне сообщить?
— О чем?
— О вас, о ваших планах, о ваших надеждах.
— Мои надежды! У меня их больше нет! Мои планы совпадают с вашими, только вы хотите мира для Австрии, я же хочу мира для всего света. Я бедный студент, слабый, неизвестный; мое имя вам ничего не скажет, хотя оно может стать когда-нибудь знаменитым.
— И вы не хотите мне сказать это имя?
— Господин граф, я спешу в Вену; позвольте мне, воспользовавшись вашей лошадью, быть там раньше вас. В этом случае скажите мне, в какой гостинице вы предполагаете остановиться, и человеку, который приведет вашу лошадь, будет поручено принести вам мою благодарность и сообщить мое имя.
— Лошадь, на которой вы сидите, ваша, господин студент, что же касается меня, то я остановлюсь в гостинице «Пруссия», и если вы захотите что-либо мне сообщить, то найдете меня там.
— Ну что ж, да хранит вас Бог, господин граф! — сказал молодой человек.
И, пустив лошадь в галоп, он вскоре увидел Арсенал, потом променад Грабен, затем старые городские гласисы, подвергнутые бомбардированию во время сопротивления эрцгерцога Максимилиана, и наконец императорский дворец.
Добравшись до этого места, молодой человек повернул налево, в предместье Мариахильф остановился у какой-то двери, постучал медным молотком три раза через равные интервалы и был впущен вместе с лошадью во двор.
Дверь за ним закрылась.
В то самое время, когда граф фон Бубна добрался до крепостных стен города и направился к гостинице «Пруссия» в сопровождении адъютантов и слуги, эта маленькая дверь в предместье Мариахильф открылась, и тот молодой человек, кого мы видели на лошади, вышел оттуда и пешком двинулся вдоль домов, бросая вокруг себя любопытные взгляды. Вскоре он зашел к торговцу железом.
Там, попросив показать ему ножи различной формы, он остановил свой выбор на ноже с длинным лезвием и черной рукояткой и купил его, заплатив цванцигер.
Затем, выйдя из лавки, он возвратился в маленький домик в предместье Мариахильф и, в то время как слуга обтирал соломенным жгутом лошадь графа фон Бубна, стал тщательно точить свой нож о брусок; затем, желая убедиться, что острие отлично колет, а лезвие хорошо режет, он заострил карандаш, вырвал из записной книжки лист бумаги и написал на нем:
