Мишель Зевако - Кровное дело шевалье
Жанна д'Альбре повидала на своем веку немало отважных воинов, встречала не одного храбреца; и все же эту женщину потрясла какая-то очень естественная, непоказная смелость шевалье, сочетающаяся с огромным чувством собственного достоинства и веселой насмешливостью. Все это делало юношу просто очаровательным и пленяло всех, с кем сводила его судьба.
— Месье, — промолвила королева, с восхищением глядя на Пардальяна, — если бы вы захотели сопровождать меня в лагерь моего сына, короля Генриха Наваррского, то, не сомневаюсь, вас ждала бы немалая награда.
Слова о награде приятно взволновали юношу, но тут же его воображение нарисовало прелестный портрет девушки с золотыми волосами, в ожидании которой он долгие часы просиживал у окна.
И, грустно вздохнув, Пардальян распростился со сладкой мечтой о славе и богатстве. Вежливо поклонившись королеве, он сказал:
— Позвольте заверить вас, ваше величество, в моей глубочайшей преданности и поблагодарить за вашу доброту, однако надеюсь, что когда-нибудь заслужу награду и в Париже.
— Что ж, воля ваша, месье. Как мне разыскать вас?
— Я живу на постоялом дворе «У ворожеи», на улице Сент-Антуан.
Ласково улыбнувшись Пардальяну, Жанна д'Альбре повернулась к своей фрейлине.
Это была настоящая красавица: огромные карие глаза, чувственные алые губы, великолепные черные волосы, изящные движения, утонченные манеры. В эту минуту девушка казалась встревоженной и время от времени бросала быстрые взгляды на королеву Наваррскую.
— Алиса, вы повели себя безрассудно, велев кучеру следовать через Деревянный мост…
— Я считала этот путь безопасным, ваше величество, — не моргнув глазом, заявила красотка.
— Алиса, — вздохнула королева, — вы повели себя еще более безрассудно, приоткрыв занавеску…
— Мне просто хотелось знать, что происходит на улице, — побледнев, ответила девушка.
— И верхом безрассудства с вашей стороны, Алиса, было громко объявить обезумевшей черни, кто я такая…
— О, я так испугалась, ваше величество! Даже не понимала, что я делаю, — пробормотала дрожащая Алиса.
— Я вовсе не браню вас, моя дорогая. Однако, чтобы погубить меня руками папистов, нужно было действовать именно так…
— Ах, ваше величество!..
— В дальнейшем постарайтесь проявлять больше благоразумия, — посоветовала фрейлине Жанна д'Альбре.
Ее тон был столь мягким, что испугавшаяся Алиса де Люс быстро пришла в себя. (Читателю уже известна эта особа — именно о ней рассказывал Екатерине Медичи астролог Руджьери.)
— Шевалье, — снова повернулась королева к Пардальяну, — я хочу попросить вас еще об одной услуге.
— Вы можете располагать мной, мадам.
— Благодарю. Пожалуйста, проводите нас… Зная, что рядом вы со своей шпагой, я не побоюсь оказаться в центре многотысячного вражеского войска.
Пардальян спокойно выслушал эту похвалу, однако подавил печальный вздох и подумал: «Обидно, что обстоятельства держат меня в Париже!.. Ах, прав был мой отец: нельзя верить женщинам! Белокурые волосы прекрасной соседки опутали меня, словно крепкая сеть…
И подумать только! Ведь я вышел на улицу, собираясь каким-нибудь образом раздобыть себе новый костюм… А теперь придется всю ночь просидеть с иголкой в руках — и это после того, как я весь день пробегал со шпагой… Впрочем, что шпага, что игла — невелика разница… И одна колет, и другая…»
Так, предаваясь грустным размышлениям, шевалье следовал за двумя дамами, настороженно озираясь и положив руку на эфес шпаги.
Вечерело. Пардальян помчался утром за Дамой в трауре, даже не поев, и теперь явно не отказался бы от доброго ужина.
Обходя людные места стороной, королева и ее спутница подошли переулками к Тамплю и остановились на пороге небольшого двухэтажного дома, напротив которого высилась темная громада тюремной башни.
Жанна д'Альбре приказала Алисе де Люс постучать — и дверь тут же открылась.
— Вы можете войти вместе с нами, месье, — обратилась королева Наваррская к Пардальяну. — Мне нечего скрывать от вас.
Дверь за их спинами захлопнулась, и лакей провел посетителей в небольшую, забитую разным старьем, однако вполне опрятную комнатку.
Здесь за колченогим столом расположился горбоносый старик; большая белая борода придавала ему сходство с библейскими патриархами. Стол был завален весами разных форм и размеров.
— О, мадам! Вы снова навестили мое скромное жилище! — с наигранной радостью вскричал старик. — Последний раз вы появились тут три года назад, но ваше имя значится в моих расходных книгах… мадам… мадам… извините, вылетело из головы…
— Мадам Леру, — холодно напомнила королева.
— Ах да! Мадам Леру! Думаю, вы хотите, чтобы жалкий Исаак Рубен что-нибудь купил у вас? Может быть, нитку жемчуга? Или брошь с бриллиантами?
Возможно, читатель помнит, что, выбравшись из экипажа, королева Наваррская сжимала в руках кожаную сумочку. Теперь Жанна д'Альбре расстегнула ее и выложила на стол то, что принесла с собой.
Глаза Исаака Рубена загорелись. Он нежно гладил алмазы, рубины и изумруды, которые вспыхивали разноцветными искрами.
Что касается Пардальяна, то мы не собираемся идеализировать его и честно признаемся: увидев такое богатство — все эти камни, мерцавшие таинственными разноцветными огнями, голубыми, красными и зелеными, шевалье вытаращил глаза и задрожал.
«Подумать только, — неотвязно вертелось у него в голове, — если бы у меня был хоть один такой камешек, я считал бы себя богачом!»
Воображение шевалье лихорадочно заработало: он уже видел себя обладателем несметных сокровищ. Вот он прогуливается под окнами Дамы в трауре, разряженный в пух и прах, так что фавориты герцога Анжуйского, признанного щеголя, просто умирают от зависти!
Но тут шевалье спустился с небес на землю, взглянул на свой поношенный, драный костюм и даже губу прикусил с досады. Он с трудом оторвал взгляд от чарующего блеска драгоценностей и стал искоса рассматривать Жанну д'Альбре.
Королева Наваррская в молчании следила за стариком. Стороннему наблюдателю Жанна д'Альбре могла показаться замкнутой и надменной: жесткие морщины у губ делали ее лицо строгим и холодным, умные светлые глаза легко читали мысли собеседника; эта женщина умела приказывать — и вовлекать в борьбу.
Ей было в ту пору сорок два года. Она еще носила траур по своему мужу, Антуану Бурбону, скончавшемуся в 1562 году, хотя никогда не оплакивала этого слабого, безвольного человека. Всю жизнь он был послушным орудием в руках других людей и самостоятельно принял лишь одно-единственное решение — вовремя умер, освободив от себя Жанну д'Альбре, женщину смелую, предприимчивую, наделенную мужским умом и отвагой. У Жанны были серые глаза, внимательный взгляд которых пронизывал собеседника насквозь. Она казалась строгой и холодной, но когда эта женщина давала волю чувствам, лицо ее преображалось. Она стала настоящей воительницей, Жанной д'Арк французского протестантизма. Наверное, так выглядела легендарная мать Гракхов: все в ее облике говорило о гордости, достоинстве и привычке повелевать. Историки, которых интересует только внешняя сторона событий, пока еще не воздали должного Жанне д'Альбре. Романист же, раздумывающий над тайнами человеческой души, в восхищении склоняет голову перед этой женщиной.
