Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
Царь умолк и покорно склонил голову под благословение.
— Отец пономарь, — прерывающимся, слабым голосом произнес он, — пойдем на колокольню, пора благовестить.
Малюта Скуратов, переваливаясь на коротких ногах, подошел к царю, и через низкую дверь они вместе с духовником Евстафием вышли из горницы.
Изнеможенный нервным припадком, царь едва шел. Трясущимися руками он старался пригладить растрепавшиеся волосы.
Отец Евстафий, хорошо изучивший царя, вкрадчиво говорил ему по дороге:
— Почему, великий государь, ты терпишь возле себя князя Володимира? Не раз я видел худые сны, и князь Володимир тамо всегда против тебя. Небо предупреждает об опасности. Разве ты хочешь испытать судьбу несчастного короля Ирика? Он сейчас вместо трона сидит на гнилой соломе, никогда больше не увидеть ему божьего света. Говорю тебе аки пастырь твой и отец духовный…
Среди ночи раздались удары в колокол. Во дворце все зашевелилось. Невыспавшиеся опричники поднимались с постелей, наскоро споласкивали лицо холодной водой, надевали поверх кафтанов черные рясы, на головы скуфейки и чинно, опираясь на посохи, шли в церковь.
На колокольне дворцовой церкви звонили четыре человека. В самый большой колокол отбивал игумен32 — Царь Иван. Поводья от четырех средних держал в руках толстомордый пономарь Малюта Скуратов. А в самые молоденькие и голосистые колокола, когда приходило время, звонили царевичи: одиннадцатилетний болезненный мальчик Федор и плечистый отрок Иван.
— Кстати гонец подоспел, — сказал Алексей Басманов, спеша с Афанасием Вяземским к заутрене. — Наквасил он государя гневом противу братца, теперь-то, думаю, дело у нас пойдет.
— С одной стогоны вгоде бы пгавильно, — ответил, раздумывая, Афанасий Иванович, — но ежели посмотгеть инако, плохо повегнулось дело. Свейский коголь был нам дгугом, а ныне вгаг.
Со всех сторон к церкви двигались люди в монашеском платье. В руках у многих горели толстые восковые свечи. А за поясом торчал нож.
Глава девятая. ЕЖЕЛИ ГРЕБЕЦ ОШИБЕТСЯ — МАЛЫЙ ВРЕД, КОРМЩИК ОШИБЕТСЯ — ВСЕМУ КОРАБЛЮ ПАГУБА
На реке Северной Двине в ста двенадцати верстах от Белого моря среди малых и больших островов, возникших между двинскими протоками, стоял посад и морская пристань Холмогоры. На островах пески и леса, а весной они покрывались сочными зелеными травами и яркими цветами. Отсюда уходили корабли в Колу, на северные реки Обь и Енисей. Отсюда начинались беспредельные морские дороги.
В Холмогоры беломорские промышленники привозили моржовую кость, шкуры и сало морского зверя. А еще на ярмарках торговали мехами, солью, рыбой и железом, смолой и дегтем. Жители посада славились резьбой по моржовой кости и выделкой сундуков. Резьбой украшались ларцы и гребни, а сундуки и погребцы обтягивались тюленьими кожами и оковывались лужеными железными полосами. Английские купцы построили в Холмогорах вместительные амбары и вели на ярмарках обширную торговлю.
…На песчаном берегу протоки Курополки за деревянными пристанями слышался веселый шум и людской говор. Здесь лучшие корабельные мастера со всего Поморья строили кочи33 и лодьи для Аники Строганова. На ближнем от пристаней участке корабельщик саженью, разбитой на вершки, размечал на песке шпангоуты, рассчитывал размеры корабля. Несколько подмастерьев готовили к работе тесла, скобели и сверла, точили топоры и пилы.
Неподалеку дымились печи для распаривания досок и вицы. Доски закладывались в трубы из листового железа и туда пускался пар. Отпаренное дерево хорошо выгибалось и плотно прилегало к опружьям34.
Вверх по течению реки строилось еще несколько кораблей. Со всех сторон доносились взвизгивания пилы, удары топора и возгласы людей.
День выдался на славу. Легкий ветерок шевелил листву небольших березок. Небо было синее, чистое, только на западе виднелись легкие, кудрявые облака.
Седобородый монах, с кружкой для сбора подаяний, брел по берегу. Он остановился возле раньшины35, у которой были поставлены опруги и сооружение походило на человеческий скелет, лежавший на спине с торчавшими ребрами. С правой стороны мастер стал нашивать распаренные доски. Расставив широко ноги, монах наблюдал, как он приложил доску к опругам, согнул ее, прибил пятью гвоздями, поставил еще одну… Подмастерья сверлили в досках одинаковые дыры. Когда они принесли приготовленную вицу в сажень длиной и толщиной в большой палец, сделанную из молодой елочки, и стали протаскивать ее сквозь просверленные дыры, монах подошел ближе. Он погладил беспалой ладонью место, где только что легла деревянная нитка.
— Что ты, святой отец, раньшину оглаживаешь, словно девку? — спросил молодой подмастерье с небольшими ржавыми усиками и едва заметной бородкой.
Отец Феодор посмотрел на него, усмехнулся.
— Двадцать годков кормщиком хаживал, — ответил он. — Ты бы, молодец, глубже вицу в доску прятал, а то сотрет ее льдом-то. Понял?
Подмастерье, тянувший вицу железными клещами, удивился.
— Митька, — сказал он товарищу, — монах-то — кормщик. Я гляжу, он на песке ноги раскорячил, будто на лодье… А вицу-то, святой отец, мы сейчас спрячем. — Подмастерье тяжелым дубовым молотком дважды ударил по деревянной нитке. — Ну-ка, теперь потрогай!
Отец Феодор потрогал, хмыкнул одобрительно, поправил кружку у пояса и вздохнул. За три года в монастыре он истосковался по морю, по кораблям, и сейчас его внимание привлекала каждая мелочь.
«Как хорошо дышится у реки! — думал монах, чувствуя радостное стеснение в груди. — Чайки летают, пахнет сосной, елью… Стружка смолистая, песок под ногами, а кораблики чистые, нарядные, как невесты. И люди здесь другие. Пожалуй, на корабле-то способнее богу служить, чем в монастыре. Эх, поторопился я! Трудно жить без морского простора…» — Отец Феодор снова вздохнул.
Подойдя к следующему кораблю-лодье, он опять остановился. Здесь шла трудная работа: крепились на места готовые ребра-опружья, состоявшие из нескольких частей.
Феодор осмотрел, из какого они дерева сделаны, у места поставлены ли.
Один из кочей, с написанным на корме прозванием «Сольвычегодск», был совсем готов. Судя по приготовлениям, вскоре должен состояться спуск его на воду. Все лишние крепления убраны. Корабль удерживался на месте толстым бревном, подпиравшим корму. На палубе «Сольвычегодска» вокруг сухонького старика в черном длинном кафтане сгрудились люди. Этот старик был Аника Строганов, приехавший вместе с сыном Григорием из Нарвы посмотреть на Холмогорскую верфь.
