Иван Любенко - Тайна персидского обоза
— Посягательство на жизнь государственного чиновника, находящегося при исполнении, карается бессрочной каторгой или смертной казнью…
— Ну все, надоел… Максим Емельянович, берите пилу!
Острая, незнакомая дотоле боль огненной молнией пронзила ногу, отдаваясь тысячами мелких болезненных иголок…»
Иван Авдеевич разомкнул веки и непонимающим взглядом уперся в потолок. Сердце стучало большим полковым барабаном. Правая нога занемела и отказывалась повиноваться.
«Надо же, чертовщина какая! Упаси господи этот кошмар наяву испытать!»
Надворный советник поднялся с постели, превозмогая покалывание затекших конечностей, прошлепал босыми ногами к иконе Божьей Матери, вытащил из-под длинной ночной рубахи серебряный нательный крестик, поцеловал его и, опустившись на колени, стал усердно молиться.
II
Как же не хотелось Ивану Авдеевичу после ночных кошмаров идти в лазарет! Но, к великому его сожалению, другого способа увидеть доктора Краузе у следователя не было. Комнатка обер-лекаря располагалась на первом этаже госпиталя. Медик сидел за небольшим столом и составлял какие-то бумаги. Увидев в дверях столичного посланника, главный врач губернии поднялся навстречу:
— Заходите, заходите, Иван Авдеевич! Весьма рад…
— Вы уж простите, Отто Карлович, что отрываю вас от дел насущных. Но у меня имеется несколько вопросов, кои надеюсь разрешить с вашей помощью.
— Присаживайтесь, — принимая у «военного ревизора» шляпу-цилиндр и крылатку, доктор указал на стул.
— А дело в том, Отто Карлович, что, приступив к ревизии интендантской службы, я обнаружил некоторые недочеты в ведении хозяйства Навагинского полка. И сдается мне, что бесследное исчезновение поручика Рахманова могло быть связано с финансовыми злоупотреблениями. Именно поэтому волей-неволей мне и приходится заниматься сим происшествием. Как мне стало известно, в тот злополучный день произошло еще два события: в Ставрополь прибыл обоз из Персии, и примерно тогда же хоронили умерших от холеры солдат. Фельдшер Пархомов, как и полагается, присутствовал там. А на следующий день земле предали тела еще трех защитников Отечества и двух странствующих богомольцев, коих вы лично сопровождали в последний путь. Не могли бы вы, Отто Карлович, пояснить мне, что заставило вас участвовать в том погребении?
— Мой долг… Видите ли, еще совсем недавно, во время сражений с персами, мне ежедневно приходилось оперировать десятки искалеченных солдат и офицеров. Многие из них умирали на операционном столе из-за болевого шока. Ничем, кроме водки, мы не могли облегчить страдания несчастных. А совсем недавно мне в голову пришла одна идея — использовать в качестве обезболивающего средства эфир. Но какова же приемлемая доза этого препарата? Выяснить это можно только опытным путем. А здесь поступили два паломника. Один из них был заражен «гнилой горячкой»[8], и помочь ему мы были не в силах. Наутро он преставился. У другого странника рука была поражена «антоновым огнем»[9], и следовало срочно провести ампутацию. Перед операцией я дал ему эфир, но в сознание он так и не пришел. Как показало вскрытие, больной страдал сердечным недугом, и необходимая для обезболивания доза стала для него смертельной. В результате моей врачебной ошибки этот паломник скончался. Чувствуя вину перед этим человеком, я и решил проводить его в последний путь. Признаться, мне все-таки не совсем понятно, почему вас это интересует, — расстегивая верхнюю пуговицу темно-зеленого мундира, доктор внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
— Я пытаюсь выяснить, не мог ли злоумышленник, убив поручика, похоронить его под видом холерного больного или умершего странника, — слукавил следователь.
— Нет, это исключено. Однако, если позволите, я хотел бы поделиться с вами некоторыми довольно печальными наблюдениями, а делать выводы — не моя компетенция. Итак, во время персидского похода основная масса солдат выбывала из строя не в результате получения увечий или ранений, а по причине болезней. Главная беда состояла в том, что обмундирование не выдерживало дальних переходов. В особенности это касалось обуви. Выданные рядовому составу сапоги имели бумажную подошву и приходили в негодность от первого же соприкосновения с влагой. Насколько я знаю, закупками обуви занимались офицеры нашей интендантской службы. Но так было не только с одними сапогами. Даже спирт был разбавлен водой. А запасы перевязочного материала кончились уже через неделю, и потому за неимением бинтов фельдшерам приходилось брать из полков парусину и холст. Я уж не говорю о питании. А ведь еще до выступления мною посылались рапорта о необходимом количестве медикаментов. Но до этого, как оказалось, никому не было дела. Даже хирургических инструментов и тех катастрофически не хватало — оперировали старыми, пришедшими в негодность скальпелями. И вот, когда мы вернулись в Ставрополь и отмечали победу, Рахманов, выпив лишнего во время одного застолья, во всеуслышание признался, что в то самое время, когда войска испытывали нужду, местные интендантские склады ломились от обуви, одежды, амуниции, то есть всего того, чего нам не хватало во время персидской кампании. Правда, как он сказал, теперь склады опустели. Пьяного поручика отправили домой, а через несколько дней он пропал. Мне кажется, что те, кто способствовал его исчезновению, преследовали две цели: во-первых — убрать излишне болтливого свидетеля, а во-вторых — списать на него возможную недостачу, которая наверняка вскроется при первой же ревизии. Я немец, но три поколения назад мои предки осели в России, и мне мучительно больно видеть, как бессовестные чиновники грабят эту великую империю, теперь уже мою страну. Попрошу не счесть сказанное обычной сплетней или доносом и готов подписаться под каждым словом.
— Благодарю вас, Отто Карлович, за преданность государю. У меня больше нет вопросов, и, с вашего разрешения, позволю откланяться.
— Честь имею, сударь.
За воротами лазарета дышалось значительно легче. «Что ж, — подумал Самоваров, — версия доктора во многом совпадает с предположениями тещи Рахманова. Однако же до полной разгадки его исчезновения, судя по всему, еще очень далеко. Да и занимаясь пропажей поручика, я все более удаляюсь от главной цели — расследования кражи персидского золота». Надворный советник опустил руку в карман, пытаясь вынуть перчатки, но вместо этого в руке оказалась полоска тонкой бумаги, оторванной зигзагом. По краям виднелись остатки печатных букв. «Неизвестный доброжелатель, видимо, сильно торопился и использовал первое, что попалось под руку», — невольно рассуждал Самоваров. Он поднял записку к глазам и прочитал нацарапанные свинцовым карандашом слова: «Вам угрожает опасность. Срочно уезжайте». «Надо же, — подумал Иван Авдеевич, — опять мне чудится запах лавандового масла, или, может… я снова подумал о Наташеньке?»
