Гэри Дженнингс - Путешественник
Из яркого розового и янтарного утра я внезапно был брошен в orba. Возможно, моих читателей удивит столь странное название[59]. Позвольте объяснить. Orba — это камера-одиночка. Каменный ящик, в котором нет мебели и ни одного отверстия, которое бы пропускало свет или воздух. Я стоял в темноте, беспомощный, запертый в духоте и отвратительной вони. Пол был покрыт толстым слоем клейкой жижи, которая хлюпала под ногами, когда я двигался, я не мог даже присесть; стены были покрыты мягкой слизью, которая, казалось, ползла, когда я дотрагивался до нее, — таким образом, я не мог прислониться к стене, когда устал стоять. Я присел на корточки. Меня стала бить дрожь, когда до меня постепенно дошел весь ужас положения, в котором я оказался. Я, Марко Поло, потомок знатного рода, наследник Торгового дома Поло, имя которого внесено в Libro d’Oro, — совсем недавно еще свободный человек, беззаботный юноша, перед которым был открыт весь мир, — я в тюрьме. Я опозорен, презираем, заперт в ящик, в котором не пожелала бы жить даже крыса. О, как я тогда рыдал!
Не знаю, как долго я простоял в этой слепой клетке. Может, один день, а может, уже прошло двое или трое суток. Несмотря на отчаянные усилия, мне было трудно контролировать непроизвольное опорожнение кишечника. Несколько раз я вносил свой вклад в жижу, покрывающую пол. Когда наконец пришел тюремщик, чтобы открыть дверь, во мне зародилась надежда, что меня признали невиновным и теперь освободят. Я возликовал. Даже если бы я действительно был виновен в смерти человека, избранного дожем, я был уверен, что уже понес за это достаточное наказание, испытал угрызения совести и готов был поклясться, что раскаиваюсь. Конечно же, мое ликование померкло, когда тюремщик сказал мне, что я пока понес лишь первое, а может, и последнее наказание, что orba — это лишь временная камера, где заключенного держат, пока не наступит время предварительного допроса.
Я предстал перед трибуналом, который назывался Signori della Notte — повелители ночи. В комнате на верхнем этаже Вулкано меня поставили перед длинным столом, за которым сидели восемь мрачных пожилых мужчин в темных одеяниях. Я стоял в отдалении от стола, а тюремщик — с другой стороны от меня. Он тоже старался держаться подальше, должно быть, я пахнул так же скверно, как и себя чувствовал. Если я еще и выглядел так же ужасно, то, должно быть, казался судьям настоящим низким и жестоким преступником.
Signori della Notte начали с того, что стали по очереди задавать мне самые невинные вопросы: мое имя, возраст, где я живу, кто родители, и все в таком духе. Затем один из них, обратившись к бумаге, которая лежала перед ним, сказал мне:
— Прежде чем мы определим список обвинений, следует задать множество вопросов. Однако допрос будет отложен до тех пор, пока вы не позволите монаху из Братства Правосудия действовать в качестве вашего защитника, поскольку вы обвиняетесь в убийстве — преступлении, которое карается смертной казнью…
Я обвиняюсь в убийстве! Я был настолько ошеломлен, что пропустил большую часть последовавших за этим слов. Наверняка на меня донесли либо Убалдо, либо Дорис, так как только им я доверил свою тайну. Но каким образом им удалось так быстро это проделать? Кто написал для них донос, чтобы опустить его в львиную пасть на стене Дворца дожей?
Судья закончил свое выступление вопросом:
— У вас есть что сказать по этому поводу?
Я прочистил горло и неуверенно произнес:
— Но кто, кто донес на меня, мессир?
Глупо было спрашивать об этом, и, честно говоря, я не ожидал ответа на свой вопрос, который просто сорвался у меня с языка. К великому моему изумлению, тот, кто меня допрашивал, ответил:
— Вы сами донесли на себя, молодой мессир. — Должно быть, я взглянул на него с таким недоумением, что он добавил: — Разве не вы писали это? — И прочитал, глядя на лист бумаги: — «Будет ли он присутствовать на похоронах и на церемонии введения в должность?» — Не сомневаюсь, что я продолжал таращиться на него с глупым видом, поскольку последовало дальнейшее объяснение: — Это подписано: Марко Поло.
Переставляя ноги подобно лунатику, я снова был препровожден тюремщиками вниз по лестнице, а затем по другому пролету — в так называемый колодец, самую глубокую часть Вулкано. Но даже колодец, сказали мне, не был настоящей тюремной темницей. Вот когда мне будут предъявлены окончательные обвинения, то меня поместят в Туманные сады, куда заключали приговоренных до исполнения смертного приговора. Грубо рассмеявшись, тюремщики открыли тяжелую деревянную дверь в каменной стене, которая была всего лишь по колено высотой, повалили меня, засунули в отверстие и захлопнули за мной дверь со звуком, подобным трубному гласу в Судный день.
Моя новая камера оказалась значительно больше, чем orba, в низкой двери даже имелось отверстие. Правда, оно было таким маленьким, что я не смог бы даже просунуть в него руку и помахать уходящим тюремщикам, но зато пропускало воздух и достаточно света, чтобы тьма в камере не была совершенно непроницаема. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я разглядел, что тут имелись ведро с крышкой, в качестве pissota, и две голые полки из досок, служившие кроватями. В одном углу я также увидел нечто, напоминающее груду разбросанного постельного белья. Однако когда я приблизился, груда зашевелилась и поднялась. Это был человек.
— Шолом алейхем! — грубым голосом произнес он.
Приветствие прозвучало как чужеземное. Я всмотрелся и узнал рыжую с сединой копну волос и бороду. Это был тот самый иудей, чью публичную порку я наблюдал в столь знаменательный для меня день.
Глава 10
— Мордехай, — представился он. — Мордехай Картафило. — После чего спросил о том, о чем все узники спрашивают друг друга при первой встрече: — Ты здесь за что?
— За убийство, — сказал я, шмыгнув носом. — Думаю, что меня также обвинят в государственной измене, lesa-maestà[60] и еще кое в чем.
— Убийства будет достаточно, — произнес он с легким ехидством. — Не волнуйся, парень. Тебе простят остальные незначительные проступки. Не могут же тебя наказать за них, раз ты будешь уже наказан за убийство. Это то, что называется риском дважды понести наказание за одно и то же преступление, здесь подобное запрещено законом.
Я злобно посмотрел на него:
— А ты шутник, старик.
Он пожал плечами.
— Каждый освещает тьму, как может.
Какое-то время мы молча предавались печали. Затем я произнес:
— Ты здесь за ростовщичество, так?
— Нет. Я здесь потому, что некая дама обвинила меня в ростовщичестве.
