Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
Пирожник был, конечно, в состоянии заплатить за помещение более удобное, но привычка – вторая натура, и, кроме того, он надеялся увидеть там народ.
Он не ошибся…
Здесь действительно был сброд, все отребье человеческого рода, и у него, как бывшего начальника опустошителей, нашлось между этим людом много знакомых и даже друзей.
Здесь же находилась отвратительная Мадлена Шивот, все лицо которой было покрыто массой рубцов. Она благодаря своему железному организму поправилась от раны, нанесенной ей Вандой, и теперь стала заниматься воровством детей.
Шивот, пылавшая глубокой и ужасной ненавистью к Рокамболю, подтвердила вполне слова Лоло относительно того, что Рокамболь принадлежит теперь к рыжим, и с охотою согласилась подтвердить это и в кабаке Курносой.
А теперь мы вернемся несколько назад.
Когда Рокамболь был принесен в кабак к Курносой и когда он, придя в себя, разговаривал с Жаном-мясником, то к нему явились два депутата от опустошителей – Смерть Храбрых и Нотариус и от имени почти всех своих товарищей стали просить его принять начальство над их шайкой.
Рокамболь сказал им, что он подумает, и вместе с тем завел разговор с Нотариусом.
– Немного повыше Шарантона, как вы знаете, – начал Нотариус, – Сена делает изгиб, оставляя вправо пригорки.
– Это ведь холмы Вильнев Сен-Жорж, – заметил Рокамболь.
– Именно там, недалеко от берега, стоит уединенный домик, окруженный большим садом. Жители его, старик и молодая дама, по-видимому, принадлежат к знати.
– Вероятно, отец с дочерью?
– Не знаю, вообще о них говорят разное. Они почти никогда не выходят, и мало кто из соседей видел их. Дама всегда в трауре. А вся прислуга их состоит из старой горничной и старика же садовника.
– Это хорошо.
– Я собрал подробные сведения об этом домике через Мармузэ.
– Что же ты узнал?
– Три дня тому назад Мармузэ спрятался в саду у них и провел там часть ночи.
– Прислуга их спит в беседке, господин и дама заперлись в комнате, освещенное окно которой выходит в сад. Они, как видно, ложатся спать очень поздно и, по-видимому, живут не очень-то согласно.
– Да?
– Мармузэ слышал, как они бранились. Старик кричал, а молодая дама плакала и ломала руки в отчаянии, но так как окно было закрыто, то Мармузэ и не мог расслышать того, что они говорили.
– Все это очень хорошо, – сказал Рокамболь, – но есть ли у них деньги?
– Старик ушел из комнаты дамы и в сердцах хлопнул очень сильно дверью… Затем, немного погодя, осветилось другое окно; тогда Мармузэ спустился на землю, перебрался ползком и влез на дерево, бывшее прямо против этого окна.
– Что же он увидел?
– Старик открыл железный сундук и стал пересчитывать кучу банковских билетов и кадочки, наполненные золотом.
– О! о!..
– Можете себе представить, каким нетерпением горит теперь вся наша шайка и Пирожник.
– Так, – заметил Рокамболь, – но они подождут меня. Я принимаю ваше предложение… Ступай вниз, – добавил он твердо, обращаясь к Нотариусу, – и скажи, что я запрещаю приступать к каким бы то ни было действиям без меня.
– Провалился наш Пирожник! – прошептал Смерть Храбрых.
Оба бросились бегом вниз.
Посмотрим теперь, кто проживает в Вильнев Сен-Жорж, и познакомимся с таинственными обитателями уединенного домика.
Описание уединенного жилища, сделанное Нотариусом Рокамболю, было довольно верно.
Дом был куплен уже пять лет, и обитатели его были непроницаемы для всех.
Одни слуги их выходили из него в селение за провизией, но никогда ни с кем не разговаривали.
Послушаем теперь, что происходило и говорилось в этом домике во время ссоры, которую Мармузэ скорее угадал, нежели услышал.
Молодая женщина сидела в спальне на кушетке перед камином, на котором стояла лампа, освещавшая эту комнату. Свет ее падал прямо на молодую женщину и освещал ее замечательно красивое, но бледное болезненное и нервное лицо.
Ей было на вид около двадцати пяти или двадцати семи лет, а ее лицо было кавказского типа.
– Вот уже прошло много времени с тех пор, как мы здесь, батюшка, – говорила она, – и еще больше времени прошло с тех пор, как вы однажды ночью, усыпив меня чем-то наркотическим, оторвали от меня моего новорожденного ребенка, как оторвали перед тем человека, бывшего перед Богом моим мужем. О, батюшка, когда же вы положите конец моим страданиям?
Старик упорно молчал.
– Неужели вы мне не отдадите ребенка? – произнесла умоляющим голосом молодая женщина.
– Это плод преступления.
– О, – простонала она.
Но вдруг ее бледные щеки вспыхнули румянцем, и глаза засверкали. Она выпрямилась и с гневным движением подошла прямо к старику, изумленному такою смелостью. Он привык встречать в ней беспрекословную покорность его железной воле.
– Я хочу знать… – начала она.
– Знать… но что? – сказал он ледяным тоном.
– Что сталось с Константином?
– Он в России и по-прежнему не оставляет своего полка.
Но молодая женщина не поверила этому ответу.
– О, – проговорила она. – Вы лжете! Когда же будет конец моим страданиям, батюшка? Неужели вы не возвратите меня к мужу и не отдадите мне моего ребенка?
Старик пожал плечами и ничего не ответил.
– Батюшка, – сказала она умоляющим голосом, – неужели в вас нет жалости? Неужели вас до такой степени ослепляет семейная вражда и застарелая, смешная в наш век, ненависть?
Старик все молчал и ходил по комнате, наконец он остановился и тихо сказал:
– Дочь моя!..
– Я больше вам не дочь, а ваша жертва, а вы мой палач.
– Берегитесь!
Но она громко крикнула:
– Где Константин?
– Вы этого не узнаете.
– Что вы сделали с моим ребенком?
– Он умер.
– Вы опять лжете! – вскрикнула она. Старик только пожал плечами.
– У вас расстроены нервы, – сказал он, – вам бы следовало напиться чаю и лечь в постель.
С этими словами он вышел, сильно хлопнув дверью.
Прошло несколько минут, молодая женщина снова опустилась на кушетку и залилась слезами, ломая себе в отчаянии руки.
Но дверь снова отворилась, и на этот раз в комнату вошел человек лет сорока, с неприятной и зловещей наружностью.
Это был один из лакеев, приехавших с таинственными обитателями виллы.
Он нес на подносе чай.
Молодая женщина посмотрела на него, и вдруг в голове ее сверкнула молнией какая-то мысль.
– О, я заставлю говорить хоть этого!
Слуга поставил чай на столик перед молодой женщиной и хотел уже уйти, но она остановила его.
– Нишель, – сказала она, – открой этот сундук. Нишель тотчас же исполнил это приказание.
Тогда молодая женщина приказала ему вынуть из сундука маленький ящичек, на крышке которого было написано «Надея».
