Александр Дюма - Граф Монте-Кристо
Барруа взглянул на старика.
— Сделайте это, — сказал выразительный взгляд Нуартье.
Барруа повиновался; двойное дно открылось, и показалась пачка бумаг, перевязанная черной лентой.
— Вы это и требуете, сударь? — спросил Барруа.
— Да, — показал Нуартье.
— Кому я должен передать эти бумаги? Господину де Вильфор?
— Нет.
— Мадемуазель Валентине?
— Нет.
— Господину Францу д'Эпине?
— Да.
Удивленный Франц подошел ближе.
— Мне, сударь? — сказал он.
— Да.
Франц взял у Барруа бумаги и, взглянув на обертку, прочел:
«После моей смерти передать моему другу, генералу Дюрану, который, со своей стороны, умирая, должен завещать этот пакет своему сыну, с наказом хранить его, как содержащий чрезвычайно важные бумаги».
— Что же я должен делать с этими бумагами, сударь? — спросил Франц.
— Очевидно, чтобы вы хранили в таком же запечатанном виде, — сказал королевский прокурор.
— Нет, нет, — быстро сказали глаза Нуартье.
— Может быть, вы хотите, чтобы господин д'Эпипо прочитал их? — сказала Валентина.
— Да, — сказали глаза старика.
— Видите, барон, дедушка просит вас прочитать эти бумаги, — сказала Валентина.
— В таком случае сядем, — с досадой сказал Вильфор, — что займет некоторое время.
— Садитесь, — показал глазами старик.
Вильфор сел, по Валентина только оперлась на кресло деда, и Франц остался стоять перед ними.
Он держал таинственный пакет в руке.
— Читайте, — сказали глаза старика.
Франц развязал обертку, и в комнате наступила полная тишина. При общем молчании он прочел:
— «Выдержка из протоколов заседания клуба бонапартистов на улице Сен-Жак, состоявшегося пятого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года».
Франц остановился.
— Пятое февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года! В этот день был убит мой отец!
Валентина и Вильфор молчали; только глаза старика ясно сказали: читайте дальше.
— Ведь мой отец исчез как раз после того, как вышел из этого клуба, продолжал Франц.
Взгляд Нуартье по-прежнему говорил: читайте.
Франц продолжал:
— «Мы, нижеподписавшиеся, Луп-Жак Борепэр, подполковник артиллерии, Этьец Дюшамнн, бригадный генерал, и Клод Лешарпаль, директор управления земельными угодьями, заявляем, что четвертого февраля тысяча восемьсот пятнадцатого года с острова Эльба было получено письмо, поручавшее вниманию и доверию членов бонапартистского клуба генерала Флавиена де Кенель, состоявшего на императорской службе с тысяча восемьсот четвертого года по тысяча восемьсот пятнадцатый год и потому, несомненно, преданного наполеоновской династии, несмотря на пожалованный ему Людовиком Восемнадцатым титул барона д'Эпине, по названию его поместья.
Вследствие сего генералу де Кенель была послана записка с приглашением на заседание, которое должно было состояться на следующий день пятого февраля. В записке не было указано ни улицы, ни номера дома, где должно было происходить собрание; она была без подписи, по в пой сообщалось, что если генерал будет готов, то за ним явятся в девять часов вечера.
Заседания обычно продолжались от девяти часов вечера до полуночи.
В девять часов президент клуба явился к генералу; генерал был готов; президент заявил ему, что он может быть введен в клуб лишь с тем условием, что ему навсегда останется неизвестным место собраний и что он позволит завязать себе глаза и даст клятву но пытаться приподнять повязку.
Генерал де Кенель принял это условие и поклялся честью, что по будет пытаться увидеть, куда его ведут.
Генерал уже заранее распорядился подать свой экипаж; по президент объяснил, что воспользоваться им не представляется возможным, потому что нет смысла завязывать глаза хозяину, раз у кучера они останутся открыты и он будет знать улицы, по которым еде г.
«Как же тогда быть?» — спросил генерал.
«Я приехал в карете», — сказал президент.
«Разве вы так уверены в своем кучере, что доверяете ему секрет, который считаете неосторожным сказать моему?»
«Наш кучер — член клуба, — сказал президент, — нас повезет статс-секретарь».
«В таком случае, — сказал, смеясь, генерал, — нам грозит другое, что он нас опрокинет».
Мы отмечаем эту шутку, как доказательство того, что генерал никоим образом не был насильно приведен на заседание и присутствовал там по доброй воле.
Как только они сели в карету, президент напомнил генералу его обещание позволить завязать себе глаза. Генерал никак не возражал против этой формальности; для этой цели послужил футляр, заранее приготовленный в карете.
Во время пути президенту показалось, что генерал пытается взглянуть из-под повязки; он напомнил ему о клятве.
«Да, да, вы правы», — сказал генерал.
Карета остановилась у одной из аллей улицы Сен-Жак. Генерал вышел из кареты, опираясь на руку президента, звание которого оставалось ему неизвестно и которого он принимал за простого члена клуба; они пересекли аллею, поднялись во второй этаж и вошли в комнату совещаний.
Заседание уже началось. Члены клуба, предупрежденные о том, что в этот вечер состоится нечто вроде представления повою члена, были в полном сборе. Когда генерала довели до середины залы, ему предложил снять повязку. Он немедленно воспользовался предложением и был, по-видимому, очень удивлен, увидав так много знакомых лиц на заседании общества, о существовании которого он даже и по подозревал.
Его спросили о его взглядах, по он ограничился ответом, что они должны быть уже известны из писем с Эльбы…
Франц прервал чтение.
— Мой отец был роялистом, — сказал он, — его незачем было спрашивать об его взглядах, они всем были известны.
— Отсюда и возникла моя связь с вашим отцом, дорогой барон, — сказал Вильфор, — легко сходишься с человеком, если разделяешь его взгляды.
— Читайте дальше, — говорили глаза старика.
Франц продолжал:
— «Тогда взял слово президент и пригласил генерала высказаться обстоятельнее, но господин де Кенель ответил, что сначала желает узнать, чего от него ждут.
Тогда генералу огласили то самое письмо с острова Эльба, которое рекомендовало его клубу как человека, на чье содействие можно рассчитывать. Целый параграф этого письма был посвящен возможному возвращению с острова Эльба и обещал новое более подробное письмо по прибытии «Фараона» — судна, принадлежащего марсельскому арматору Моррелю, с капитаном, всецело преданным императору.
Во время чтения этого письма генерал, на которого рассчитывали как на собрата, выказывал, наоборот, все признаки недовольства и явного отвращения.
