Великие учёные России, которые сделали нашу страну непобедимой - Арсений Александрович Замостьянов
Сергей Вавилов
Николай Вавилов умер в начале 1943 года в саратовской тюрьме, его так и не рискнули перевести в шарашку, хотя бы частично вернуть в науку… При этом его любимый брат Сергей Иванович был лауреатом, орденоносцем, всесоюзно известным учёным. Как раз в 1943 году он получил одну из своих Сталинских премий. А в 1945 году Вавилова-младшего избрали президентом Академии наук СССР. Но всем было известно: он не просто любил «разоблачённого» брата, но и преклонялся перед ним как перед великим учёным. В январе 1943 года, получив телеграмму о смерти Николая Ивановича, Сергей Вавилов напишет в дневнике: «Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние нити. Реакция — самому умереть любым способом. А Николаю так хотелось жить. Господи, а может, все это ошибка?» Он понимал, что всё это могут прочитать, но не мог не изливать душу в дневнике. Да и «наверху» отлично знали о настроениях Сергея Вавилова, о том, что он горой стоит за брата и никогда его не предаст. Они и не требовали от него полной искренней верности. Достаточно было, что Вавилов-младший — крупный учёный и организатор науки, аккуратно выполняющий свои обязанности.
После смерти Николая Ивановича он существовал «сквозь депрессию». Конечно, не прекращал работать, участвовал в общественной жизни, но психологически академик надорвался, так и не сумел примириться с потерей и с несправедливым оговором Николая. Его грустный взгляд запомнился всем, кто знал президента академии наук в те послевоенные годы.
Президент всея науки
Пожалуй, именно при Вавилове Академия наук обрела в СССР высочайший статус, ни с чем не сравнимый в истории советского государства. В те годы учёным удалось осуществить атомный проект, создать современную науку, работавшую на прорывные отрасли военной промышленности. Без уважения к чудакам-исследователям, к экспериментаторам, на одной палочной дисциплине такие достижения вряд ли были бы возможны. Ему удалось превратить научный ареопаг в высокую инстанцию, с которой приходилось считаться даже всесильным партийным лидерам. Эти традиции, заложенные Вавиловым и его единомышленниками, не стирались десятилетиями.
На президента академии навалились и хозяйственные проблемы, казавшиеся почти неразрешимыми. Приходилось вникать в строительные дела, просить дополнительный транспорт, привлекать к помощи армию… После войны нужно было восстанавливать многие научные учреждения, находившиеся под оккупацией, пострадавшие от бомбежек. Строить старались основательно. Всё, что связано с атомным проектом, конечно, финансировалось в первую очередь, но Вавилову удалось спасти и теоретическую науку. Он умел находить понимание «в высших сферах». И не сиюминутное, а стратегическое, чтобы не приходилось обсуждать на уровне заместителей председателя Совета министров рытьё каждого котлована, проектирование каждого ангара. И получалось у Вавилова многое: наука в то время стала «империей в империи». Требовали с научных работников немало, они не были застрахованы от публичной порки, но и условия им создавались, по сравнению со средним уровнем жизни по стране, почти царские. Даже в «шарашках», где работали учёные, осужденные главным образом по политической статье…
При этом действительным членом академии был агроном Трофим Лысенко, которого считали не только оппонентом, но и «палачом» Николая Вавилова. Приходилось с этим мириться! Правда, сам Сергей Иванович сомневался, что именно козни Лысенко привели Вавилова-старшего на скамью подсудимых. И всё-таки ему было трудно на равных, уважительно общаться с этим человеком. К счастью, Сергей Вавилов агробиологией не занимался и редко видел товарища Лысенко.
В 1949 году Сергей Иванович всё-таки написал письмо Сталину — с просьбой посмертно реабилитировать брата. Письмо решительное. Он даже связывал возможность своего пребывания во главе академии с репутацией Николая Вавилова. Сергей Иванович объяснял, что это необходимо для развития науки… Письмо осталось без ответа.
Дипломат и первооткрыватель
Недруги Сергея Ивановича твердили (за глаза, разумеется), что все его успехи связаны с изящными манерами, добрым нравом и дипломатическим навыкам. Частично это правда. Но лишь частично. Дипломаты такого уровня науке нужны, даже необходимы. Он действительно умел лавировать между жрецами науки и представителями власти (которые, заметим, тогда были единственными заказчиками исследований) и виртуозно притушивал скандалы в амбициозной среде вселенских гениев. Вавилов знал, что молодой ироничный мэтр Пётр Капица отзывается о нём пренебрежительно. Но когда Капица по принципиальным соображениям отказался от участия в атомном проекте, его ждали неприятности. Проект возглавлял всесильный Лаврентий Берия — и многие уже поставили крест на карьере слишком свободолюбивого академика. Но Вавилов взял его под защиту, доказал «компетентным товарищам», что Капица необходим советской науке, что он, и не работая напрямую на оборону, помогает нашей стране получить технологии, которые сделают Советский Союз сильнее. Вавилова спросили: «Почему вы помогаете Капице, он ведь вас терпеть не может?» Президент академии улыбнулся: «Такова настоящая месть интеллигентного человека». Всё это было. Дипломат, царедворец, мастер компромисса… Но и своих научных интересов он не забывал.
Во время одного из опытов аспирант Вавилова, его любимый ученик Павел Черенков, заменил источник обычного света на радиоактивный элемент. Вавилов увидел голубые излучения — новый эффект в оптической физике! Это открытие повлекло за собой целый ряд новых теоретических работ, автором некоторых их них был сам Вавилов. Вскоре появились черенковские детекторы, исследующие это явление. Их применяют и в ядерной физике. Да, наука много может дать и армии, и промышленности, только необходимо терпение, чтобы исследователи имели право на ошибку, на годы бесплодных (но только на первый взгляд!) экспериментов, без которых невозможны открытия.
Смерть на взлёте
Советский Союз в начале 1950‐х был во многом закрытой и загадочной для западного мира страной. Но Вавилова знали в научном мире. Его дважды номинировали на Нобелевскую премию по физике — в 1947
