Ив Жего - 1661

Кольбер сунул записную книжку в карман. «Этот жалкий интриганишка Боссюэ разглагольствует о выразительности слова Божьего. И кого же он хочет надуть? — подумал Кольбер, открыто улыбаясь, не в силах скрыть свое тщеславие. — К кому обращены его речи — к Святому Духу или к королеве-матери, сидящей в первом ряду?»

Волнение Кольбера выдавало лишь неритмичное постукивание ноги, которое он не мог удержать. «Черт возьми, сударь прорицатель, говорите, говорите, я буду только рад. И все учту. А дальше поглядим…»

Сощурив глаза и успокоившись, Кольбер снова попытался ухватить ритм проповеди.

Однако сосредоточиться ему мешала маячившая впереди прядь светлых волос, выбившаяся из-под чьей-то мантильи. Кольбера опять охватило сильное раздражение. Белая ручка, поднятая, чтобы поправить непослушную прядь, и легкий поворот головы, открывший милый профиль, подтвердили его догадку: конечно, это была Луиза де Лавальер — она сидела на скамье справа от клироса, напротив кафедры. «Вот так простушечка, — подумал Кольбер, не забывший слова короля, — похоже, эта девица полусвета готова на все, лишь бы добиться своего и…» — мысли его вдруг спутались — «…и тут-то они все и попались, а это будет похлеще всякой мудрости! — злобно сказал он себе, бросив недобрый взгляд на Боссюэ. Ну да ничего, Перро выведет вас всех на чистую воду. Тебя, интриганка, и твоего актеришку…»

Он замер, почувствовав, как кто-то взял его за руку.

— Перро! — едва не вскричал Кольбер от удивления. — Ну, зачем пожаловали?

— Есть новости, сударь.

С выражением, больше похожим на гримасу, Кольбер показал ему, что он выбрал не самое подходящее место для разговора.

Однако Перро сделал вид, что не заметил адресованных ему ужимок.

— Фуке, — чуть слышно прошептал он, — господин Фуке, господин…

Кольбер не шелохнулся. Только едва заметно кивнул, указывая Перро на выход.

Когда они вышли на ступени паперти, их обоих обдало порывом ледяного ветра.

— Итак, Фуке?.. — с нетерпением спросил Кольбер.

— …встречался вчера вечером у себя в Сен-Манде с тем юнцом, о котором мы с вами говорили.

Рот Кольбера растянулся в дьявольской ухмылке.

— Они что-то долго обсуждали под прикрытием беседы о благотворительности и театре. Однако же узнать подробности их разговора мне, увы, не удалось…

Кольбер махнул рукой, давая понять, что это его мало интересует.

— Кто же он такой, этот юнец?

— Пытаюсь установить, ваше превосходительство, — с поклоном ответил Перро.

Слушая его, Кольбер задумался. Предчувствие его не подвело! Фуке забеспокоился. Фуке пытался выведать…

— Но что именно? — процедил он сквозь зубы. — Очень бы хотелось знать!

Он сжал кулаки, не заметив, что заговорил уже в полный голос.

— От меня что-то скрывают!

Перро, не разобравший последних его слов, не знал, что ответить.

На прощание Кольбер отрезал:

— Юнец… все внимание на юнца. Ступайте!

Он проводил взглядом Перро, который второпях спустился по ступеням, стараясь не поскользнуться, и скрылся за углом церкви. Обернувшись, Кольбер увидел, что двери церкви открываются.

— Аминь, — проговорил он, наспех перекрестившись.

И двинулся прочь, не дожидаясь, когда начнут выходить прихожане.

20

Улица Сент-Антуан — понедельник 21 февраля, пять часов утра

Холодной ночью, перед самым рассветом, какой-то человек с лихорадочным блеском в глазах пробирался вдоль закрытых лавок и домов по улице Сент-Антуан. Не в силах скрыть тревогу и возбуждение, он начинал время от времени озираться по сторонам, чтобы удостовериться: кроме него, на обледенелых улицах нет ни души. В руке у него был деревянный молоток, а под плащом — холщовая сумка. Через каждые десять-двадцать метров ночной прохожий останавливался, чаще всего у портала церкви или у какого-нибудь дома с деревянными дверями, и приколачивал к ним исписанные листки, доставая их один за другим из переметной сумки. Этот человек с глазами разного цвета был сочинителем памфлета, который он решил самолично развесить по всему Парижу. Вот уже несколько дней терзавшийся муками совести, оттого что сорвал порученное ему задание, он отчаянно переживал еще и потому, что ему не было разрешено предпринять радикальные меры и убить кардинала. Больше всего, однако, мучился он от бессилия, потому что не смог отыскать потерянные документы. Хотя ему далеко не все было понятно, однако же, пролистав часть похищенных бумаг, перед тем как передать их по назначению, он обнаружил там достаточно такого, что привело его в бешенство и породило неумолимое желание действовать.

«Королю придется покориться, если Париж восстанет, узнав о темных делишках итальянца, а эта прокламация только подольет масла в огонь», — сказал он себе, яростно приколачивая последний листок к двери сапожной лавки. Он швырнул пустую сумку на мостовую и, не оглядываясь, поспешил прочь.

Через несколько часов, уже утром, из своей каморки на улице Лион-Сен-Поль вышел Габриель де Понбриан. На сердце у него было радостно, чему во многом способствовал тот факт, что Луиза стала навещать его все чаще. Он, впрочем, не находил в этом ничего странного. С тех пор как они снова нашли друг друга, подруга детства не раз приходила разделить с ним воспоминания о прошлом. Она рассказывала ему и новости о своей жизни при дворе. Габриель был счастлив, что они опять стали близки, и волновался оттого, что невольно сделался ее наперсником. Мольер, которого он почитал своим благодетелем, тоже порадовал его несказанно, объявив как-то, что приготовил ему роль в новой пьесе — той самой, что суперинтендант финансов заказал драматургу по случаю торжеств, приуроченных к окончанию строительства его дворца в Во-ле-Виконт. «Наконец-то, — думал Габриель, выходя из дому, — моя мечта осуществится, я стану актером и буду играть перед самим королем». При мысли об этом он улыбнулся.

— Видать, у вас радостное настроение, господин Габриель, — сказала молоденькая прачка, с нетерпением ожидавшая каждый день, когда выйдет из дома юноша, которого она считала писаным красавцем. — А в Париже сегодня одна тоска зеленая, кругом только и разговоров что о скорой смерти кардинала Мазарини и о придворных интригах. Да вы, верно, лучше моего знаете об этом от той особы, что к вам частенько захаживает, — лукаво прибавила девица.

— Ошибаетесь, милая Нинон, я ничего не знаю, да и король передо мной не отчитывается! А радуюсь я потому, что вижу вас, — сказал дамский угодник Габриель, погладив прачку по румяной щеке.