Хэммонд Иннес - Проклятая шахта.Разгневанная гора
На этом мы расстались. Он продолжал стоять у камина, держа в руке кусок руды, склонив в раздумье свою прекрасную голову, словно весь смысл его существования был сосредоточен в этом куске оловянной руды. Мне вспоминался лихорадочный блеск в его глазах, когда он рассказывал мне, как ему удалось добиться полного контроля нал этой шахтой. Ужасная и в то же время жалкая фигура!
Сырым холодным коридором я прошел на кухню. Девушка была там, она сидела у очага, склонив голову на руки. На ее обнаженные руки ложились красноватые отблески пламени. Старуха варила овсянку. Девушка смотрела на меня с секунду, чуть приоткрыв рот. Потом поднялась с места и быстро пошла в кладовку, словно ей нужно было срочно что-то сделать. Я окликнул ее. Она остановилась, нервно поглядывая на меня, как будто что-то такое во мне властно ее притягивало.
– Ты не покажешь мне мою комнату? – сказал я.
– Нет. – Ее голос звучал резко и отрывисто. Затем, словно извиняясь за резкость, она добавила: – Мне нужно посмотреть, как там молоко. В такую грозу оно может скиснуть. – Она обернулась к старушке, которая в этот момент перестала помешивать кашу: – Миссис Брайнд, проводите мистера О'Доннела в… в комнату в мансарде.
Это легкое замешательство, сам не знаю почему, меня немного встревожило.
Пергаментное лицо старушки сморщилось в улыбке.
– Сама проводишь, – сказала она, а потом взглянула на меня, и я заметил в се глазах какое-то странное выражение. Мне трудно было его определить, ясно было только одно: ничего приятного в нем не было.
Девушка колебалась. Я на нее не смотрел, однако чувствовал, что она вся дрожит, словно лошадь, которая боится сделать прыжок.
– Ну ладно, – сказала она, – я вас провожу. – Она взяла лампу и пошла впереди меня но коридору, оставив старуху варить кашу.
По лестнице она поднималась медленно, словно неохотно. По стене лестничной клетки нелепо прыгала ее тень, отбрасываемая светом лампы. Ветер стучал в окно на верхней площадке лестницы. Мы прошли по узкой лестничной площадке, где со стен сыпалась штукатурка, и снова стали подниматься по лестнице, теперь уже узкой и без ковра. Она вела к двери, в которой было проделано маленькое окошечко, забранное решеткой, – настоящий глазок в тюремной камере. Девушка стояла, нерешительно глядя на меня, словно собираясь мне что-то сказать. Она слегка приподняла свою лампу. Мне показалось, что она это сделала, чтобы получше меня рассмотреть. Затем быстро повернулась и открыла дверь.
Эта комната, полупустая, с голыми стенами и почти без мебели, находилась под самой крышей. Над головой по черепице стучал дождь, в трубе завывал ветер. Незанавешенное окно было забрано крепкой железной решеткой. Девушка зажгла свечу, стоявшую на умывальнике.
– Теперь я вас оставлю, – сказала она. Однако на полпути к двери она резко остановилась. Снова я заметил, что она вся дрожит. Казалось, она силится что-то сказать. Лампа отбрасывала яркий свет на ее испуганные, несчастные глаза. Наконец она не выдержала и заговорила: – Вас ведь зовут Прайс, Джим Прайс, разве не так?
Меня поразило то, как она это сказала, каким тоном. Дело не только в том, что голос ее срывался; в нем чувствовался страх, а также ненависть, – словом, он был ужасен. – А вашего отца звали Роберт Прайс, да?
Я кивнул.
– Он… он жив?
– Нет, – ответил я.
Она, казалось, задрожала еще сильнее. Потом вдруг повернулась и, не закрыв за собой дверь, быстро побежала вниз по лестнице, словно боясь оглянуться назад. Я слышал, как ее торопливые шаги замолкли где-то внизу.
Я медленно подошел к кровати, недоумевая, каким образом она узнала мое имя. В течение какого-то времени я не мог думать ни о чем другом – эта девушка и се странное поведение вытеснили из головы все остальное. Но потом я понемногу осмотрелся в этой странной комнате. В то время я не мог понять, чем она привлекла мое внимание. Теперь-то я, конечно, знаю. Это была такая жалкая тесная комнатушка, голая и безрадостная. И эти решетки – на окне и на маленьком оконце в двери. Действительно, очень похоже на тюремную камеру.
Я улегся на кровать и, несмотря на усталость, долго лежал при свете, не гася свечу. Но и погасив ее, все равно не мог заснуть. Я лежал в темноте, прислушиваясь к шуму бури и раздумывая над странными событиями минувшего дня. Ветер иногда затихал, чуть подвывая под карнизом, а потом вдруг бешено набрасывался на лом, с яростью ударяя в стены, так что они сотрясались до самого основания. Он швырял в зарешеченное окошко целые потоки воды, выл и бушевал, а дождь стучал по стеклу, словно в него пригоршнями бросали гравий. А потом он снова затихал, чуть слышно поскуливая, и тогда можно было расслышать грохот мощных волн, которые бились о гранитные скалы. Редкие вспышки далеких молний освещали комнату, а когда снова наступала темнота, слышались глухие раскаты грома, которые отодвигались все дальше в сторону Силлея.
В конце концов я, наверное, заснул. Возможно, только чуть задремал. Не знаю. Помню только, что вдруг проснулся и всем нутром почувствовал эту комнату. Боже мой! Как она хотела мне что-то рассказать! Я весь дрожал и обливался потом. А потом, при очередной вспышке молнии, я увидел, что дверь открывается. Это, должно быть, меня и разбудило. Я весь напрягся, не зная, чего ожидать.
– Кто там? – спросил я. Голос звучал хрипло и неестественно.
– Это я, – раздался шепот.
Загорелась спичка, но мгновенно погасла от порыва ветра. Снова чиркнули спичкой, и неверным пламенем загорелась свеча.
Это была Кити. Она постояла у двери, держа свечу в дрожащей руке. Она была босиком, в темном халатике, надетом поверх ночной рубашки. Глаза смотрели испуганно, а к груди она прижимала конверт. Некоторое время она так и стояла у двери, глядя на меня. Казалось, просто боялась заговорить.
Я приподнялся на кровати, опершись на локоть.
– Зачем ты пришла? – спросил я.
Она наконец заговорила каким-то чужим, хриплым голосом:
– Потому что я обещала.
– Обещала? Кому обещала?
– Вашей матери. – В этой чужой комнате ее голос звучал тихо и печально. – Я не хотела, – быстро добавила она, – но я ведь обещала. – Она придвинулась поближе каким-то робким движением. – Вот, – сказала она, – возьмите. – Она сунула конверт мне в руку и проговорила с явным облегчением: – Ну вот, я и сделала, что обещала. Теперь пойду. – И повернулась, чтобы уходить.
Но я удержал ее, схватив за халатик:
– Постой, не уходи, скажи мне, что здесь делала моя мать? Что здесь происходило?
– Не могу. – Голос ее дрожал, – Не спрашивайте меня ни о чем, позвольте мне уйти. Я отдала вам письмо, сделала то, что обещала. А теперь отпустите меня. – В ее голосе слышался страх, она пыталась вырваться, но я крепко держал ее за руку.
