Николай Паниев - На грани жизни и смерти
— Санитарное судно! — прокричал в рупор вахтенный. — Будете болтаться у носа, пошлем на завтрак акулам. Раненых героев приказано не тревожить. Среди раненых есть и заразные... Тиф! Идем в Марсель.
На палубу вышел человек в белом халате, приветливо махнул рукой. Судно продолжало идти своим курсом. Человек в белом халате вошел в каюту, где лежал раненый с перевязанной головой. На немой вопрос раненого медик ответил:
— Они прекрасно поняли, что мы можем сделать пиф-паф.
— Точно така! — сказал «раненый» и озорно улыбнулся.
Бланше медленно снял бороду, очки и спросил:
— Настанет такое время, камарад Христо де Балев, когда никто никогда не будет делать пиф-паф?
— Будет, Жорж, непременно будет.
— А твоя революция, Христо де Балев, пока не удалась.
— Да, верно. Но все-таки это был первый бунт, первое восстание после русской революции... Недаром Ленин оценил ее так высоко, назвал эхом Октября, продолжением русской революции.
Балев покопался в своей сумке, потом протянул Бланше лист бумаги:
— Читай.
Француз принялся читать по складам, коверкая слова:
— «Наша революция оказалась явлением мировым. О том, что большевизм есть теперь явление мировое, говорит и вся буржуазия, и от этого признания становится очевидным, что наша революция поползла с Востока на Запад и встречает там все более подготовленную почву. Вы знаете, что вспыхнула революция в Болгарии».
Бланше взглянул на Балева:
— Ленин? Его слова?
Балев кивнул.
* * *А в Севастополе по-прежнему было тревожно.
Василий Захаров и Маша Нежданова, соблюдая осторожность, пробрались к небольшому дому на окраине города. Маша, как было условлено, три раза стукнула в окно.
В доме скрывалось несколько человек подпольщиков. Они очень обрадовались пришедшим, однако чувствовалось, что люди эти чем-то встревожены...
— Что случилось? — спросила Маша.
Пожилой мужчина в очках — один из руководителей местного большевистского подполья, Григоровский, — сказал:
— Ранена женщина... француженка. Агитировала французских моряков не идти против нас.
— Сюзан! — догадалась Маша.
* * *Иван Пчелинцев стоял перед зданием медицинского факультета, наблюдая, как ловко, сноровисто пожилая женщина приклеивала на доски свежие номера газет. Пчелинцев подошел и стал читать... Под крупными заголовками «Пролетарская солидарность болгарских моряков», «Что произошло на болгарском крейсере «Надежда?» были опубликованы сообщения о событиях в оккупированном Севастополе.
Пчелинцев читал, и лицо его было печально, глаза смотрели сурово. Дина подошла незаметно и, став сзади, тоже принялась читать газету.
— Поздравляю, товарищ Пчелинцев. Болгарская «Надежда» оправдала наши надежды, — сказала она.
— Как говорит наш друг Христо, точно така. Оправдала. Но корабль теперь под арестом.
— А что с нашими товарищами?
— Операция по их спасению удалась. Правда, не обошлось без жертв. Погибла чудесная женщина, ты ее не знаешь, она севастопольская, вернее, из Одессы... Мария Нежданова, однофамилица известной московской певицы и сама способная певица... Из рабочей семьи. Отец — старый большевик. Работала с нашими в Севастополе... Хорошо работала. Красивая, находчивая, смелая. Ей бы только жить и жить, доставлять радость людям своим пением. Она ночью, спасая французскую коммунистку, погибла. И знаешь кого? Невесту Жоржа Бланше, Сюзан. Я все думаю, Дина, оценят ли потомки, — он показал на детвору, лепившую снежную бабу, — все величие поступка таких, как Маша Нежданова? Ведь наряду с видными деятелями в революции принимали участие тысячи рядовых соратников — скромных, беспредельно преданных партии, народу, верящих в победу народного дела. Многие из них погибли.
— Потомки будут помнить и чтить революцию, — ответила Дина, которую до глубины души взволновал рассказ Пчелинцева. — А революцию делали такие, как Маша, как ее севастопольские друзья, как наши питерские...
— Не забудь одного скромного москвича, — улыбаясь одними глазами, сказал Пчелинцев.
— Какой ты москвич? Ты тоже наш, питерский, — в тон ему ответила Дина.
— Не скажи, у меня в Москве прямо хоромы — отдельная комната. Дина, поехали в Москву, а?
— Не соблазняй, Ваня. В Питере у меня множество дел. Надо кончать учебу. Раз. Тимка тоже на моей совести. Два. Ну а третье — и самое главное — со дня на день жду возвращения своих.
— Бланше и Балев в Париже свяжутся с ними.
— Это будет очень кстати. Но они, к сожалению, не исцелители.
— А тот исцелитель, значит...
— Да, оказался просто-напросто шарлатаном. Неизвестно еще, что было бы с Костиком, попади он в его грязные руки. А Леопольд уже хотел было заплатить этому авантюристу большой гонорар. Кошмар какой-то! А каково все это Аннушке? Я вот думаю, думаю: как им помочь?
* * *Средства на существование у Грининых иссякали. Анна Орестовна решилась на то, чего она не могла себе представить еще совсем недавно, по приезде в Париж. Она подписала контракт.
В парижскую квартиру Грининых пожаловал гость — импресарио Фажон. Он вел разговор с Анной Орестовной, но то и дело обращался к ее мужу и Леопольду, ища у них поддержки.
— В нашем контракте, мадам, — вкрадчиво говорил француз, — весьма желательно оговорить еще одно условие.
Гринина с недоумением смотрела на улыбающегося импресарио, не понимая, к чему тот клонит.
— Мадам, после спектаклей в нашем театре, — объяснил гость, — мы предлагаем, разумеется, на очень выгодных условиях, учитывая известные материальные затруднения вашей семьи, турне в Лондон, Мадрид...
Анна Орестовна резко поднялась, еле сдерживая себя, спросила:
— Месье, не кажется ли вам, что вы несколько своеобразно пытаетесь использовать наше затруднительное положение, связанное с вынужденным пребыванием здесь?
— О мадам, какие слова, какие несправедливые слова! Мадам, моей стране, всему миру нужно большое искусство. Ваше искусство, мадам. А за это мы готовы платить деньги, много денег, мадам. Так было и так будет. Вы заслужили право иметь много денег.
Леопольд поспешил вмешаться:
— Много денег, которые нам так нужны. Чтобы вылечить ребенка. Их надо раздобыть любой ценой, пожалуй, если бы даже... пришлось их украсть.
Кирилл Васильевич, пытаясь разрядить напряженную обстановку, мягко заметил:
— Да, да, врач, конечно же, запросил слишком много. Но нельзя сваливать все заботы на хрупкие плечи моей жены. Это несправедливо. Месье, нельзя ли исключить условие о других гастролях? Мадам Гринина должна быть здесь... при сыне. Я попытаюсь... кое-что сделать. Меня здесь знают... издатели, пресса. Я попытаюсь... издать стихи...
