Станислав Гагарин - Десант в прошлое
— В то время в наградных листах про такие операции, как ваша, подробно не расписывали, — пояснил Леденев. — Странно, что вас так долго искала награда. Лжемиронов, Угрюмый, получил орден, принадлежавший Мужику, гораздо раньше. Надо сказать, он никогда не носил его, а хранить — хранил... Теперь орден должен вернуться к своему законному владельцу.
— Как же такое могло случиться? — спросил Гордиенко.
— Можно только предполагать, что фон Штакельберг не случайно так хорошо все знал о Миронове. Видимо, он должен был остаться после ухода гитлеровцев в городе. Во всяком случае подобрали его не в мундире штурмфюрера СС. Став жертвой случайной бомбы или снаряда, Угрюмый, придя в себя после операции, на какое-то время утратил память или же притворялся, набираясь сил, осматриваясь. Затем он принял на себя имя Сергея Николаевича Миронова и всю его прошлую жизнь. Было ли это запрограммировано в гестапо или явилось более поздней инициативой Угрюмого — мы пока не знаем. Хорошо, что вы, Сергей Николаевич, запомнили его настоящее имя — Герман фон Штакельберг. По соответствующим каналам мы узнаем об этом человеке побольше. Итак, он принял в госпитале ваше имя. Это было опасно, вас ведь знали руководители военно-морской разведки, но Угрюмый пошел на это — и выиграл. Он даже встречался в госпитале со Львом...
— Выдавая себя за Мужика? — вскричал Гордиенко. — Ну и артист!
— Да, — сказал Леденев, — «артист»... Кстати, я уточнил у Елены Федоровны, что в это время Угрюмый был обвязан бинтами так, что виднелись одни глаза. И кроме того, Лев видел Мужика лишь перед заброской в Понтийск, и то это было ночью. Так ведь, Сергей Николаевич?
— Точно.
— Конечно, Угрюмый сильно рисковал, но выдержке его нужно отдать должное. Потом он позаботился и о том, чтобы проверить, не осталось ли у Мужика родных... Но об этом уже расскажет сам Сергей Николаевич... Скажу лишь, что после свидания в госпитале с мнимым Мужиком и последующей беседы с врачами капитан второго ранга Румянцев написал две бумаги: наградной лист на всех троих... Постойте!
Леденев вскочил и обвел всех глазами.
— Понял! — воскликнул он. — Понял, почему вы так долго не получали свой орден, Панас Григорьевич! Угрюмый сообщил Льву, что погибли Клименко и Хлопец, т. е. и вы тоже, Панас Григорьевич. Потому вы оба были представлены к награде посмертно, и понадобилось время, чтобы установить, что Гордиенко жив... Мы запросим копию наградного листа, но я уверен, что так оно все и было. Впрочем, у меня еще будет встреча с Румянцевым, придется ехать в Одессу...
— А санаторий? — улыбаясь, спросил Ковтун.
— Какой там санаторий! — отмахнулся Леденев. — Вторая бумага — рапорт Румянцева о тяжелом ранении Миронова, которое не позволяло ему находиться на разведслужбе. Так Угрюмый и остался в Понтийске. Но продолжайте свой рассказ, Сергей Николаевич...
— Это произошло полгода назад. Во время взрывных работ в Билибинском районе, что на Чукотке, я совершил накладку. Собственно, взрывник ошибается только один раз, но, видимо, везучий я... Правда, и ошибка тут относительная. Просто попался некачественный бикфордов шнур. Поджег я его как полагается, но взрыва не было. Выдержав все контрольные сроки, я пошел к шпурам. И тут на полдороге ухнуло. Как заключила комиссия — огонь, бежавший по бикфордову шнуру, дошел до испорченного места, где шнур стал просто тлеть, как трут. Затем, после паузы, шнур снова разгорелся, а я уже вылез из укрытия... Словом, шваркнуло меня о землю прилично, очнулся уже в магаданской больнице, куда меня вывезли самолетом. Очнулся от боли в груди, куда когда-то попали пули Угрюмого. Вот сюда.
Сергей Николаевич распахнул рубашку, и все увидели страшные следы, пересекавшие грудь от плеча до плеча.
— Это было моим первым ощущением — боль в груди. Как и тогда, в госпитале... Затем я увидел бледное пламя, бьющее из ствола «шмайсера», а за ним лицо человека в эсэсовском мундире. Я увидел это лицо — и все вспомнил. Говорили, что я закричал и потерял сознание.
Выздоровел я быстро и едва выписался из больницы, как взял отпуск и улетел в Москву. Мне нужно было найти тех врачей, что лечили меня, чтобы рассказать им о вернувшейся памяти. Теперь я не хотел быть Воиновым, мне нужна была фамилия моего отца. У меня были время и деньги, это ускорило дело, так как я разыскал своих школьных и вузовских товарищей, кое-кого из сослуживцев, которые письменно заверили, что я — это я. Побывал и на Смоленщине, в родной деревне. Ее больше нет, там теперь поле.
После войны решили не восстанавливать старое пепелище, а построить новый поселок для жителей сразу трех спаленных фашистами деревень. В поселке никаких записей не сохранилось, все сгорело. Но кое-кого я сумел найти из тех, что знали и моих родителей, убитых немцами, и меня самого. Заручился и справкой из сельсовета. Там же узнал, что после войны приезжал в эти места якобы мой фронтовой товарищ, рассказывал, что я погиб, все искал кого-нибудь из моих родных. Один старик помнил его, он останавливался у старика на ночлег. По описанию я узнал Штакельберга.
— Он хотел удостовериться, что Мироновым некому интересоваться, — сказал Ковтун.
— Видимо, так, — согласился Сергей Николаевич. — Рассказ о Штакельберге перетряхнул меня. Я понял, что он не ушел с немцами, и едва успел получить новые документы, вернее, не документы, а только справки для их получения, паспорт мне должны выписать в Магадане, по месту постоянной прописки, ну, словом, я решил ехать в Понтийск. Не знаю, почему именно сюда. Ведь Понтийск для Угрюмого был самым неподходящим местом.
— И все-таки он жил здесь, — сказал молчавший до сих пор Федор Курнаков. — В самом опасном месте.
— Может быть, его удерживало болезненное желание находиться рядом с местом совершенного им преступления, — задумчиво произнес Ковтун. — Такой выверт психики наблюдается у преступников.
— Тут у него была семья, — сказал Леденев. — Судя по всему, он дорожил ею. Правда, ему ничего не стоило уговорить Елену Федоровну уехать. Но, по ее словам, он даже ни разу не заикнулся об этом.
— Где-то подсознательно я был уверен, что встречусь с Угрюмым именно здесь, — сказал Сергей Николаевич. — Потому-то я и бродил по городу, по Балацкой бухте, по Лысой Голове, ожидая встретить Штакельберга с минуты на минуту.
— И вместо этой встречи едва не отправили меня на тот свет, — пошутил Леденев.
— Простите меня, — сказал Миронов. — Это я нечаянно столкнул камень, а он вызвал обвал...
— А что вы искали в нашем санатории? — спросил Юрий Алексеевич.
— Заведующий вашим отделением — один из тех врачей, которые лечили меня здесь, в Понтийске. Заходил к нему еще раз расспросить, при каких обстоятельствах попал в госпиталь...
