Георг Борн - Бледная графиня
– Сжальтесь! Освободите его! – умоляла старушка. – Он и так глубоко несчастлив. Можно ли осуждать его за то, что он осмелился поднять на нее глаза? Только в этом и заключается его вина. Разве мог бы он, любя, решиться на такое страшное преступление? Теперь вы и сами должны понимать, что он невиновен.
– Успокойтесь, бедная женщина. Вы – мать, и это делает понятной вашу скорбь. Но я не могу отменить решение прокурора по вашему сыну. К сожалению, то, что вы считаете доказательством его невиновности, еще более усугубляет лежащее на нем подозрение…
– Господи, Боже мой! Неужели ты совсем покинул меня? – в невыразимом отчаянии твердила старушка. – Клянусь вам, Губерт невиновен.
– Я вынужден исполнить свой долг и отвезти его в город, – ответил Бруно. – Мне искренне жаль вас и вашу дочь, но тут я ничего не могу поделать. Если ваш сын невиновен, это обнаружится на следствии.
– Неужели нет никакого спасения? – бормотала старушка, закрыв руками мокрое от слез лицо.
– Уйдем отсюда, матушка, – обиженным, негодующим тоном сказала София. – Ты видишь, тут не помогут ни слезы, ни мольбы. Но Господь докажет невиновность нашего Губерта.
И она насильно повела безутешную старушку из комнаты.
В эту минуту в дверях показался Губерт.
– Что вы тут делаете?! – сердито воскликнул он. – Что это такое? Вы, кажется, вздумали просить за меня? Ни слова больше! Теперь я и сам желаю быть арестованным. Я требую следствия!
Смело вошел он в комнату. Твердая решимость была написана на его бледном, расстроенном лице. В эту минуту он выглядел почти страшным. Глаза его дико сверкали. Волосы были растрепаны. Рыжеватая бородка всклокочена. Губы судорожно подергивались, а голос дрожал от волнения.
Бруно пристально взглянул на вошедшего. Вид у Губерта был далеко не добродушный. Дикой страстью горели его глаза, дерзкое, вызывающее выражение не сходило с лица.
Он любил Лили. Бруно казалось, что каждый взгляд, каждая черточка этого человека говорили ему: я твой смертельный враг. Но ничто уже не могло повлиять на решение асессора, оно было принято.
Обе женщины вышли из комнаты. Лесничий и следователь остались вдвоем. Вид Губерта только укреплял уверенность Бруно в его виновности.
Лесничий не был удручен горем, не склонялся под бременем своей вины. Он был полон неукротимой злобы и не мог смириться с тем, что находится теперь в полной власти человека, которого Лили предпочла ему.
А он, Губерт, так любил молодую графиню! Образ ее витал перед ним, как святыня. Мысль об обладании ею никогда не приходила ему в голову. Видеть ее, говорить с нею было для него высшим наслаждением, большего он и не желал. Зачем, зачем она оттолкнула его? Почему его любовь обрела такой ужасный конец?!
Бруно пристально смотрел на него.
– Вам было бы лучше сознаться во всем, Губерт. Думаю, это смягчило бы вашу участь. Вы были тогда в возбужденном состоянии, в пылу страсти. Вы любили потерпевшую, но не могли обладать ею, и потому решили убить сначала ее, а потом и себя… Все это судом может быть признано смягчающими обстоятельствами, а значит, и приговор будет не столь суровым. Необходимо только ваше чистосердечное признание.
– Мне не в чем признаваться. Я невиновен. Это единственное, что я могу сказать вам. И несмотря на это, я теперь опорочен, мое честное, незапятнанное имя опозорено. Меня считают убийцей. Именно поэтому я требую расследования.
– Но только вы подозреваетесь в убийстве.
– Поэтому я и хочу, чтобы вы меня арестовали! – выкрикнул Губерт с гневом. – И хватит об этом! Нам не о чем больше разговаривать!
В эту минуту в дверь постучали, и вошел доктор Гаген. Быстрым взглядом окинул он присутствующих и сразу смекнул, что происходит.
– Прошу прощения, господин асессор, если помешал, – обратился он к Бруно.
– Отправляйтесь вниз – к тем двум чиновникам, – сказал Бруно леснику. – И пусть подадут карету.
Губерт молча вышел.
Доктор Гаген посмотрел ему вслед.
Этот смуглый господин в черном производил какое-то странное, почти загадочное впечатление, особенно в эту минуту здесь, в доме, где царили скорбь и отчаяние.
– Я, вероятно, помешал вам? – спросил он.
– Нет, нисколько, – сказал Бруно. – Наш разговор с арестованным как раз закончился.
– Я пришел просить у вас разрешения ехать в город вместе с вами, – сказал Гаген. – И само это темное, ужасное дело, и ход следствия, и личность подозреваемого – все это живо интересует меня. Мне хотелось бы, если позволите, дорогой понаблюдать за ним, изучить его физиономию.
– Сколько угодно, доктор Гаген.
– За этим-то я и явился сюда, господин асессор. Меня очень интересуют характерные лица, такие, как у этого лесничего. Они так хороши для изучения. И еще я хотел спросить у вас, дорогой господин асессор, не обнаружили ли вы чего-нибудь такого, что говорило бы в пользу молодого человека? Ведь это он был здесь сейчас, не так ли?
– Да, он. К сожалению, в оправдание его ничего не нашлось, а вот против – наберется порядочно.
– Так-так… – в раздумье пробормотал Гаген. – Вспомнился мне один случай, происходивший несколько лет назад во Франции, в Париже. Дело заключалось в следующем. Один почтенный высокопоставленный господин, пэр Франции, весь в орденах, имел сына, которому должно было достаться огромное наследство от деда. Случилось так, что старый дворянин завещал свое состояние не сыну, а внуку. Старик умер. Внук его был еще несовершеннолетним. И вот, несколько лет спустя, мальчик вдруг пропал без вести. Никто не знал, куда он исчез. Отец обещал громадную сумму тому, кто отыщет его сына. И вот наконец в небольшом ручье близ дороги на Фонтенбло нашли труп мальчика. Он пал жертвой преступления. Отец был безутешен. Власти приняли живое участие в этом деле. Началось следствие. Вскоре отыскали какого-то бродягу, которого в день гибели мальчика видели вместе с ним на дороге к мельнице. При нем обнаружили и кошелек убитого. Подозрение, разумеется, пало на него. Он уверял, что невиновен, что кошелек богатый мальчик ему подарил, что они расстались возле мельничной запруды… Кто мог ему поверить? Все улики были против него. Несчастного засадили в тюрьму, осудили и казнили. И что же оказалось? Один из слуг пэра, уже прибравшего к рукам все наследство покойного сына, на смертном одре сознался, что заманил мальчика к мельничной запруде и после ухода бродяги видел своими глазами, как туда пришел отец мальчика и столкнул его в глубокий омут. Подумать только! Отец убил родное дитя из-за презренного богатства. Разве это не вызывает содрогания? А бедный бродяга пострадал совершенно напрасно, он был ни в чем не виноват…
