Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Теперь Чернышев своими глазами видел, как не только по штабным картам, но главным образом в буераках и на равнинах, на самых малых высотках и на крутых дунайских берегах готовились Наполеоновы победы.
Как и четыре года назад под Праценскими высотами, великий полководец сам объезжал, а то исхаживал пешком каждую пядь, каждую складку местности. И какое же это было счастье для молодого русского офицера на полях будущих боев следовать за каждым его шагом, слышать пояснения, почему и зачем он так располагает свои дивизии и полки, какие части отводит в резерв, где устанавливает артиллерию.
Перед штурмом Вены, кстати, место каждой батарее и каждой пушке Наполеон определял сам, меряя шагами не одну версту. Он устал, выбился из сил, чуть ли не падал. Чернышев шел с ним рядом. И уже в конце, когда вся артиллерия заняла свои позиции, Наполеон, совсем обессилев, остановился возле одного из орудий и, обхватив руками колесо, чтобы не упасть, прислонился к металлу лбом.
Казалось, ничто не остановит победной поступи Великой армии. Город за городом, селение за селением выбрасывали белые флаги. Только судьба внезапно изменила победителям. Двадцать второго мая не знавшие поражения дивизии Массены и Даву вынуждены были отступить и едва не погибли целиком в водах Дуная. А самый храбрый, самый талантливый из всех маршалов — Лани, едва спасший остатки своего корпуса, умер на руках Наполеона.
В тот день впервые, наверное, армия видела слезы на глазах Наполеона, когда он держал на коленях голову друга и клялся отомстить за его смерть.
Случившееся очень живо напомнило Чернышеву сражение под Фридландом. Как и там русская армия, так и здесь французы оказались у реки на очень узком пространстве под губительным неприятельским огнем. И так же оказались вдруг разрушенными все переправы, по которым можно было бы без паники, организованно отступить. Бесспорно, то было сокрушительное поражение, которого никак не ожидал прославленный полководец.
Пожалуй, на том и заканчивалось сравнение с Фридландом. Потому что тогда для русских та битва стала концом кампании. Наполеон же всю свою волю сосредоточил на подготовке реванша.
Небольшой островок на Дунае Лобау он выбрал плацдармом, который решил укрепить и с которого замыслил такой мощный удар по австрийцам, чтобы теперь они захлебнулись в своей крови, как его полки в волнах Дуная. Каждый день, переодевшись в форму рядового, как когда-то под Аустерлицем, он садился в лодку, переплывал рукав реки и там, на острове, на глазах у неприятеля, сам руководил постройкой укреплений, размещением пушек и складов для пороха и ядер, переправой все новых и новых полков.
Весть о том, что великая армия, доселе не знавшая поражений, дрогнула, конечно, уже дошла до всех европейских столиц. И это, знал Наполеон, наверняка обрадует всех его недругов. Накануне схватки с Австрией наступление Наполеоновых войск терпело неудачу за неудачей в Испании. Потому-то австрийцы так смело вступили с ним в войну, полагая, что, увязнув в Испании, он будет вынужден бороться здесь, в центре Европы, одною рукой. И что ж, предсказание сбывается? Теперь многие государства и княжества, которые французский император подмял под себя, могут поднять голову. А как же могучий союзник, дружественная Россия, которая связана с ним узами Тильзита? Ясно, что Александр не спешит выполнить свои обещания, и маневры его войск у границ Австрии не более как дымовая завеса. А что на самом деле означают сии движения русских полков, особенно теперь, когда он, Наполеон, получил такой удар, который, можно сказать, обезобразил его, физиономию? Австрию и Россию связывают давние узы, более надежные, чем скоропалительный Тильзит. Не возобладают ли в России над Александром силы, которые спят и во сне видят, как бы разорвать франко-русский союз?
Откуда почерпнет российский царь сведения о том, что произошло на берегу Дуная? Конечно же, в первую очередь из донесений своих европейских послов, из выходящих в Европе газет. Но вот же здесь, во французской армии, его глаза и уши — специально прикомандированный к главной квартире офицер. Только его донесению он должен поверить как свидетельству наиболее точному и правдивому. Не на слухах оно должно быть основано, а на том, что видел сам находившийся на месте боя. Так как же оценит минувшее сражение Чернышев, как назовет его — позором французского оружия или досадным стечением обстоятельств, как считает произошедшее и он сам, Наполеон?
Однажды, возвращаясь в лодке с острова Лобау, Наполеон обратился к Чернышеву:
— Через час я отправляю своего курьера в Петербург с письмом к своему послу. Прекрасный случай — присоединить и ваше донесение царю к моей почте.
— Ваше величество полагает, что я в таких коротких отношениях со своим государем, что имею право писать ему личные письма? — поняв, что ему готовится ловушка, Чернышев попробовал увильнуть.
Однако Наполеона трудно было обмануть.
— Ваша переписка с царем для меня не секрет, — сказал он. — Зачем же вы сюда посланы, если не сообщать постоянно его величеству о том, что происходит в моей армии? Другое дело, если вы не решаетесь довериться услугам почты императора Франции. В таком случае я расценил бы ваше колебание как недоверие лично ко мне, императору, который вам-то как раз полностью доверяет и, как вы убедились не однажды, не таит от вас никаких секретов. Кроме личных симпатий нас еще связывают союзные интересы, не так ли?
Дальше изворачиваться было нельзя, следовало менять тактику. Наполеон, как и подобает великому стратегу, в данном случае победил. Но как сделать, чтобы не показать, что он, Чернышев, застигнут врасплох?
— Ах, ваше величество, видимо, имели в виду, чтобы я отправил в Петербург сообщение о том, как доблестно сражались в последних боях французские войска? — обрадованно произнес Чернышев. — Так это я безусловно обязан сделать и сделаю с превеликим удовольствием. Я как раз обдумывал свое послание и несказанно обрадован тем, что наши мысли сошлись. Поначалу же, ваше величество, я не совсем верно понял ваше предложение. Мне показалось, что речь идет о каком-нибудь частном письме, которое вы предлагаете мне написать моему государю.
— Я доволен, что недоразумение разрешилось, — произнес Наполеон. — В таком случае, ступайте с письмом к Шампаньи. Именно он будет отправлять мою почту.
Перья, бумага и личная печать Чернышева остались в его коляске, которая находилась теперь где-то в тылу. Об этом он и поведал Шампаньи.
— Стоит ли о том беспокоиться? — заулыбался министр иностранных дел. — Вот вам все, что необходимо для эпистолярных творений. К вашим услугам — и мой собственный стол. Надеюсь, вам здесь, в моей комнате, будет покойнее, нежели где-либо в другом месте, среди шума и толчеи главной квартиры.
