Константин Гурьев - Архив Шамбала
Корсаков напряженно вслушивался в рассказ Афонина. Ведь тот пересказывал все, что Корсаков уже слышал, но факты у профессора складывались в особую, стройную, версию! И именно Афонина-то надо было раскручивать на всю катушку!
— Неужели было так много идеалистов? Это среди большевиков-то? — прервал Корсаков профессорский монолог.
— Так ведь большевизм для многих в значительной мере являлся именно верой! А любая вера предполагает доминирование идеализма. Это — первое. А второе, повторю, все и так верили в неизбежность скорой мировой революции.
— И в Азию двинулись экспедиции?
— Именно. Правда, того результата, на который рассчитывали, они не добились… Вообще, сейчас невозможно найти единственно правильные ответы на большинство вопросов. Ну, например, с Варченко тесно был связан Рерих..
— Тот самый?
— Да, тот самый. Художник и философ. Кто сейчас точно ответит — был ли Рерих связан с ЧК или нет? Давал ли он чекистам информацию и прикрытие или нет? А ведь Рерих оставил глубокий след в истории и в культуре Индии. И таких примеров много!
— Значит, Шамбала оказалась в сфере интересов «Братства»?
— Можно сказать, Шамбала и являлась сутью их интересов. Помимо всего прочего, важно было устроить таким образом, чтобы ее сокровенное знание изначально выражало коммунистические идеалы. Понимаете суть?
— Не очень, — признался Корсаков.
— Хм… Как бы объяснить попроще? Это ведь для людей нашего поколения «учение Маркса — научное и единственно правильное». А для любого человека, живущего в нормальном обществе, выбор идеологии — выражение его личной воли и независимости. Однако исторически складывается так, что люди обращаются в основном к одним и тем же учениям: выбор, в общем-то, невелик. И между идеологиями идет борьба, непримиримая и безжалостная. Как, по-вашему, почему Гитлер выводил своего сверхчеловека из арийцев? Почему ему понадобился тот, кто не вырос вместе с Европой, а пришел туда позднее, когда началась новая эпоха?
— Не задумывался, — признался Корсаков.
— Гитлер понимал, что обыкновенный дикий тевтонец, предок немца, никогда не сможет победить в исторической, основанной на древности культуры, схватке с культурами, сложившимися раньше него! Куда ему тягаться, например, с Римом Цезарей или Грецией Гомера! Значит, надо найти истоки арийца-нациста в какой-то иной культуре, более высокой! Откуда ее взять в Европе, где все друг друга знают на протяжении веков? Вывод? Заявить, что корни германского сверхчеловека находятся очень далеко. В такой дали, которую никак не достанешь, не проанализируешь! Вот вам и решение проблемы! Нацисты ведь интересовались и Тибетом, и Египтом.
— Египет-то тут при чем?
— Египет? Ну, я думаю, Гитлеру очень нравилось, что евреи были в долгом египетском рабстве. И, кроме того, конечно, владеть признаками принадлежности к древнейшей культуре — это уже притязания самого высокого уровня!
— И большевики притязали?
— А как же! Им ведь было необходимо постоянно подтверждать логику Маркса и Ленина, которые доказали, что коммунизм — высшая стадия развития человеческого общества. Если есть серьезные аргументы, ты — победитель в любом споре, и люди пойдут за тобой! Ну, а в случае с Шамбалой имелся и еще один резон: необычность учения, которое расширяет пределы человеческих возможностей. Если бы удалось сделать то, о чем пророчествовал Варченко, значит, мировая революция — вопрос сугубо технический.
— Постойте, — перебил Корсаков. — А если эти знания попали бы к противникам мировой революции?
— Хм. Странно. Вы неожиданно подошли к другой стороне этой медали.
Афонин сел за стол, выложил на него трубку и стал неспешно набивать ее табаком, предложив курить и Корсакову. После паузы продолжил:
— Вам приходилось слышать имя Унгерн?
— Барон?
— Ну, значит, приходилось, — улыбнулся Афонин. — Унгерн, между прочим, потомок тех рыцарей, которые осели на берегах Остзейского края, то есть Балтийского моря, после распада Тевтонского ордена. И вдруг в пору распада державы Унгерну приходит в голову идея, которую он и сам называл «желтой»: Российская империя будет спасена Азией!
— Но Унгерн, насколько мне помнится, бандитствовал недолго, — возразил Корсаков.
— Недолго, — признал Афонин. — Но ходили слухи, будто возле Унгерна крутилась еще одна сомнительная личность той эпохи, генерал Вермонт-Авалов.
— Кто?
— Вот и я про то же, — усмехнулся Афонин. Полыхал трубкой, раскуривая ее, продолжил: — Авантюрист, каких в пору Гражданской были легионы. Сам себе присваивал звания: уехал в Германию корнетом, возвратившись, кричал на каждом углу, что он — полковник. Потом Авалов участвовал в походе Юденича на Питер, стал одним из виновников его полного провала, и — исчез. Говорят, будто спер при этом большие деньги.
— Это, наверное, тоже не было редкостью?
— Дело, конечно, не в деньгах. Утверждают, будто видели его в окружении Унгерна, которого, он якобы склонял к походу… Куда бы вы думали?
— А что тут думать? В Тибет, конечно. Или, куда-нибудь «туда».
— Именно. Но имелись разговоры, а точнее, письма, о том, будто Унгерн Авалову дал-таки людей, несмотря на то, что и сам в них нуждался!
— Это кто-то может подтвердить? — спросил Корсаков.
— Вряд ли, — отрезал Афонин. — Такие вещи в советские времена не поощрялись, а нынешние «открытия», как правило, делаются на слухах и сказках.
— Зачем же вы мне это рассказали?
— Затем, что вы, как мне показалось, ведете настоящий поиск, а не кропаете диссертацию.
— А если «кропаю»?
— А если «кропаете», то от меня вы получили шиш с маслом!
И профессор Афонин улыбнулся широко, гостеприимно, от души, на что и Корсаков ответил такой же улыбкой.
— Значит, не только чекисты занимались Шамбалой?
— Нет, конечно! Шамбала интересовала и англичан, и немцев, и французов, и, естественно, американцев, которых жадность не доведет до добра.
— То есть тибетское направление, можно сказать, исследовалось со всех сторон.
— Да. Только ведь никто толком-то не может показать и доказать, где находится эта самая Шамбала. Одни говорят, в Тибете, другие — в Гималаях, а кто-то даже числит ее на Памире. Между прочим, у нее ведь есть и еще одно название. Иногда ее называют Беловодьем.
Что-то щелкнуло в голове Корсакова, переключилось и завертелось возле крохотной несуществующей оси. Вертелось долго, пока он не понял, в чем дело. Игорь вспомнил Питер, разговор с Лесей, с которого, собственно, и начался весь этот бег.
Друг Леси, тот самый, который подставил ей таинственного «немца», уехал «куда-то на Беломорье», сказала она. Никакого Беломорья. Уехал он искать Беловодье.
