Александр Дюма - Последний платеж
— Я, носящий гордое и незапятнанное имя Дантесов — смелых и честных мореходов, намерен отмыть позорные пятна, которые вы, тоже Дантес, насаждали на это имя. Я вправе это сделать и обязан это сделать! Мои условия таковы, слушайте: вы будете все время, пока я жив, получать от меня по пятьдесят тысяч гульденов, то есть по сто тысяч франков ежегодно для того, чтобы вести искупительно-скромный, солидно-честный образ жизни, не участвуя ни в политической, ни в общественной суете, не делая ни одного шага, не произнося ни единого слова, не заводя ни одного знакомства без моего разрешения… По истечении двадцати лет, если моя смерть не наступит ранее этого срока — вы получите пять миллионов гульденов, назначенных вам по завещанию, даже если я буду продолжать жить. Если же Всевышнему угодно будет позвать меня раньше — вы, понятно, станете обладателем этого состояния соответственно раньше.
Заключительные пункты документа, который Эдмон достал из ящика письменного стола, гласили:
«Кроме того, нижеподписавшийся Жорж-Шарль Дантес торжественно обязуется не вызывать сам и не принимать какие-то ни было, от кого-бы то ни было вызовы на поединок, сколь бы тяжелым не было оскорбление.
В случае безупречной, достойной имени Дантес — дальнейшей после подписания настоящего договора жизни господина Жоржа-Шарля Дантеса сумма, завещаемая ему господином Эдмоном Дантесом, наследства может быть последним увеличена до десяти миллионов гульденов, или до двадцати миллионов франков, причем вторые пять миллионов должны будут поступить в распоряжение господина Жоржа-Шарля Дантеса после конкретной физической смерти завещателя».
Жорж-Шарль молчал.
— Решайте же, сударь… Альтернатива весьма узка. Ваш ответ повлечет вашу быструю общественную гибель, а может быть, даже и физическую, в форме вашего собственного самоубийства… Вы будете получать пощечины каждый раз, когда вы осмелитесь где-либо появляться.
— Это звучит как неслыханнейший шантаж… — пролепетал Жорж-Шарль едва слышно.
— Я разыскивал вас не для того, чтобы с вами миндальничать, сударь! — грозно произнес Эдмон. — Если у вас есть сколько-нибудь разума и логики — вы должны как за великое счастье ухватиться за мое предложение… Это — якорь спасения для вас.
— Вы хотите меня обезличить… Превратить в игрушку… В паяца на веревочке…
— Вы были таковым в руках де Геккерена! — прогремел Эдмон. — Да, я хочу сделать вас своей игрушкой, сударь, но к счастью для вас — не такой отвратительно-постыдной, какой вы были у Геккерена. Я буду распоряжаться вами в общественном смысле, что совсем не такая уж редкость, но затем компенсация вам за это будет неслыханно огромной! Понимаете?
— Но если я все же откажусь… — как бы самому себе пробормотал Жорж-Шарль.
— Тогда, повторяю, ваша песня спета, — неумолимо, с особой жестокостью в голосе произнес Эдмон. — Такого Дантеса на земле не будет!
— Но я уже и так не Дантес… — почти простонал несчастный и вдруг опрометью бросился вон из комнаты.
— Я спрячусь! — выкрикивал он. — Вы меня не найдете!
— Не буду и искать больше, — еще грознее ответил Эдмон. — Вы сами явитесь ко мне снова…
Прежде чем гость успел выбежать из большой длинной комнаты для приемов, Эдмон помахал пачкой листов специальной художественной бумаги для рисования углем.
— Оглянитесь и посмотрите, — крикнул он убегающему Жоржу-Шарлю. Тот невольно, подчиняясь неодолимой властности окрика, остановился и оглянулся.
— Откуда это у вас? — опять скорее простонал, чем воскликнул он.
— Я приобрел это по сходной цене у петербургского придворного художника Лядюрнера, — хладнокровно ответил Эдмон, — это те же шаржи, которые привлекли к вам симпатии русского императора Николая Павловича. Злые и малопристойные шаржи на ныне царствующего во Франции короля Луи-Филиппа Орлеанида, виновника вашего удаления из Парижа пять лет назад с отнятием у вас и сомнительного дворянства, якобы дарованного вашему деду Бурбонами, и баронства, проданного вашему отцу Наполеоном. Едва Луи-Филипп обнаружит в вас автора этих не высоких по мастерству, но едких и весьма обидных для него карикатур, вам, конечно, будет строго запрещен въезд в пределы Франции, даже в Эльзас… Учтите и это, Жорж Дантес.
Все это Жорж-Шарль выслушал словно окаменелый, не двигаясь с места, где он остановился. Видимо, это было главным, решающим аргументом со стороны неумолимого и таинственного графа Монте-Кристо в глазах его злополучного однофамильца.
— Значит, Лядюрнер отдал императору Николаю лишь копии этих проклятых шаржей, — пробормотал он, словно пьяный.
— Зачем вы называете эти картинки проклятыми, они помогли вам стать кавалергардом и фаворитом русского царя в свое время… О, вечная неблагодарность людей, даже по отношению к самому себе…
Дантес сделал несколько колеблющихся шагов назад, в сторону Эдмона.
— Вы принуждаете меня подчиняться вашим требованиям, — угрюмо, с ненавистью в голосе пробормотал он.
— Согласиться с моими предложениями, месье Жорж-Шарль, — иронически поправил Эдмон. — Ну что ж, так-то лучше. Кстати, у меня заготовлен и формальный, по всем нотариальным правилам составленный контракт… Вам остается лишь прочесть его и подписать…
Жорж-Шарль прочел подготовленный текст и злобно выругался:
— Милль Дьябль! Это настоящий контракт с Сатаной!.. Право, я как будто запродаю душу дьяволу, господин граф… Может быть, вы и есть в самом деле Сатана? Я становлюсь вашим полным рабом, если подпишу это!
— Для вас я скорее ангел, Жорж-Шарль, — хмуро проворчал Эдмон.
— Вы предлагаете мне погребение заживо, — опять почти простонал Дантес.
— Я предлагаю вам в наследство десять миллионов золотых гульденов, пять из них после нескольких лет вашей честной, порядочной жизни и еще пять после моей смерти…
— Я повторяю, что вы хотите превратить меня в своего безропотного, бессловесного раба, — прохрипел Жорж-Шарль с тем самым звуком, какой, вероятно, обозначен в Библии, как «скрежет зубовный».
— Я хочу превратить вас в человека, достойного имени «Дантес», имени, которое имею честь и счастье носить я сам, и которое носили мои великолепные предки, возможно, что и ваши, впрочем, — с неизменным хладнокровием и точностью языка парировал отчаянные выпады гостя хозяин.
— Я не нуждаюсь в перевоспитании, исходящем от вас, — продолжал скорее рыдать и клохтать, нежели говорить, несчастный Жорж-Шарль.
— Я могу нанять для вас самых лучших гувернеров и учителей хороших манер, месье Жорж-Шарль, оставив за собой лишь обучение вас чести и благородству.
