Наталья Павлищева - «Злой город»
Власть Анея взяла твердой рукой, мало того, часто шла вразрез с братом. Она не вмешивалась ни в какие воеводины дела с дружиной (не хватало еще этого!), но с холопами расправлялась сама, а те, хотя и боялись саму Анею как огня, заступничества всегда искали у нее. Сколько раз бывало: он накажет холопа, посадит в поруб на хлеб и воду, а она ему еду носит. Первый раз, когда это случилось, холоп из поруба глаже, чем садился, вышел на боярских-то кормах, воевода сестре в лицо шипел:
– Ты как посмела?! Я наказываю, а ты против идешь?!
Ожидал, что сестра смутится, прощения просить станет. Но Анея не только уговаривать не стала, она даже не отпрянула под бешеным взглядом брата, напротив, поперла на него, также шипя:
– Ты наказываешь?! На хлеб и воду да в поруб на неделю, когда в поле пахота, это наказание?! Хотел, чтобы он от голода шатался, когда выйдет? Да еще и работать не смог? Что ты за хозяин, если так холопами распоряжаешься?! Хороший хозяин лошадь как плетью ни стегает, а кормить кормит, собаку как ни ругает, а без куска не оставит. Выпори, если за дело, пусть спину почешет, но знать будет, что не из прихоти побил, а за провинность. А голодом морить не смей, отощавший холоп работать хорошо не способен, у него в башке мысли только о куске хлеба.
Федор откровенно смутился, сам он кормил холопов от пуза, ближние так вообще ели за одним столом, никогда не чинился. И так вот – в поруб на голодовку – сажал редко, просто Тихоня под руку попался. Попробовал объяснить сестре, та поняла по-своему:
– Вот то-то и оно, что у тебя то за одним столом, то в порубе! А надо, чтобы были сыты, одеты, обуты, но дело прежде всего знали и твоего взгляда как огня боялись.
Все верно, но Федор из строптивости фыркнул:
– Посмотрю, как у тебя будет.
Анея согласилась:
– Посмотрим.
У нее так и было, хозяйку боялись как огня, конечно, и она наказывала, но обиженных не было, если пороли, то только за дело, а чтобы есть не давать, такого не бывало.
Но сейчас Федора возмутило не это. Анея издавна не хуже Лушки приставучей была. Но вопросы задавала не как дочь, дурацкие, а такие, что в лоб били. Иногда вроде и не спорила, просто требовала объяснить, почему так, а не иначе. Он объяснял, отвечал на вопросы, через некоторое время выходило, что глупость задумал, надо бы иначе. Вот тогда Анея и предлагала свое. Федор из такой строптивости делал по-своему. Как прежде решил, хотя уже и знал, что это неправильно, выходило худо. Потом сестра стала умнее, она не предлагала сама, а теми же вопросами приводила Федора к нужному решению, и брат только много позже вдруг понимал, что додумался не сам.
Но бывало, когда сестрица упиралась хуже барана или вообще делала по-своему, не обращая внимания на сопротивление брата.
Вот и теперь, вернувшись из Рязани, она от возмущения воеводы просто отмахнулась:
– Не о том мыслишь, Федор. На твоих руках целый город, а ты переживаешь, как Вятич Настю привезет. Как судьба ляжет, так и привезет! Делом займись.
Каким делом? Дружина всегда к бою готова, стоит сигнал подать, тут же все в строю будут. Но Анея принялась… отправлять в Дебрянск и Смоленск, вернее, веси рядом с ними женщин с детьми. А еще настояла, чтобы кузнецы всю другую работу оставили и взялись за наконечники для стрел. Федор молчал, пока она не лезла в дружинные дела, но тут возмутился. Да бабье ли это дело о дружине рассуждать?! Конечно, ни один из нынешних, кроме бывшего в Рязани Вятича и еще десятка взрослых, в боях не бывал, так то хорошо, в последние годы никто на Козельск не нападал именно потому, что о силе дружинной знали. Половцы, они тоже хитрые, к чему головы под стрелы козельских дружинников подставлять, знали, что Федор своих с утра до ночи гоняет, потому и не совались.
А где взять опытных, если боев не было? Опыт он без дела не приходит.
Сильная злость уже прошла, Федор пустил Зверя почти шагом, надобности мчаться по лесной дороге на Рязань не было, только прислушивался, не всхрапнет ли конь. Умное животное загодя волка почует, если что.
Мысли воеводы вернулись к Козельску. Но у человека мысли скачут, точно козлы по лужку, могут так завести, и не сразу вспомнишь, с чего думать начал. Так и на этот раз, вдруг стал вспоминать, как сам в Козельск попал. Это было после страшной свары между братьями-князьями. Как умер Всеволод Большое Гнездо, так и начались беды. Вернее, беды начались раньше, когда он вдруг объявил наследником не старшего Константина, а второго – Юрия. На свой взгляд великий князь сначала рассудил справедливо – Константина назвал своим наследником, а Юрию (Георгию) отдавал Ростов, старший Константин становился великим князем во Владимире и Суздале, а Юрий получал богатый ростовский удел, где пока правил старший брат. Юрий согласился, а почему бы и нет? Послали за Константином, чтобы приехал и принял присягу владимирского люда как новому великому князю.
Но неповиновение пришло откуда не ждали, заартачился Константин, мол, великое княжение и так за ним по праву, как за старшим, а Владимир и Суздаль требовал себе в придачу к Ростову. Много сыновей у Всеволода было, оттого и прозвище такое получил, князь надеялся, что будут дружны меж собой, но просчитался. И сделал самую большую ошибку в своей жизни. Константин требовал, чтобы ему, как старшему, досталось все, а он сам, мол, после братьев не обидит. Отец принял другое решение – он отдал княжение Юрию.
Константин воле отца не подчинился, уехал в Ростов, так и не признав брата великим князем. Через четыре года после смерти Всеволода Большое Гнездо на Липицком поле сошлись дружины братьев-князей Константина и Юрия. Остальные братья встали на сторону того или другого. Юрий был наголову разбит, бежал в одиночку на случайно пойманном коне. Но и Константину долго сидеть на великокняжеском престоле не пришлось, умер всего через три года, оставив Ростов сыну Васильку Константиновичу, тому, что не успел к битве на Калке и остался жив. Великим князем снова стал Юрий Всеволодович, но Русь это не успокоило, она продолжала бурлить, причем вся, не только Владимиро-Суздальская. Князья нападали друг на друга, бились за уделы, сжигали города, разоряли веси, уводили в полон людей… Иногда хуже половцев. И не было от этой беды спасения.
Вот когда пришлось бить на Липицком поле своих же, русских, Федор и задумал уйти из дружины совсем. А потом ранили, и вовсе появился повод отказаться от службы даже у горячего, старавшегося быть справедливым Василька. Уехал в занятную крепостицу, так ладно поставленную на Жиздре. Старый воевода с удовольствием принял Федора, сделал своим помощником, чувствовал, что недолго землю топтать осталось, был рад передать свои знания, а умений у нынешнего воеводы и самому не занимать, много боев прошел.
