Александр Дюма - Графиня де Монсоро
– О! На этот раз, сударь, вы от меня не убежите, ваша преступная карьера окончена. И на этот раз тоже вам не удастся занять мой трон, братец…
– Государь, государь, молю вас, успокойтесь, определенно кто-то настроил вас против меня.
– Презренный! – вскричал преисполненный гневом король. – Ты умрешь от голода в одной из темниц Бастилии.
– Я жду ваших приказаний, государь, и благословляю их, даже если они приведут меня к смерти.
– Но где же вы все-таки были, лицемер?
– Государь, я спасал ваше величество и трудился во имя славы и мира вашего царствования.
– О! – воскликнул остолбеневший от изумления король. – Клянусь честью, какова дерзость!
– Ба, – сказал Шико, откинувшись назад, – расскажите нам об этом, мой принц. Вот, должно быть, любопытно!
– Государь, я немедленно рассказал бы обо всем вашему величеству, если бы вы обращались со мной, как с братом, но вы обращаетесь со мной, как с преступником, и я подожду, чтобы события подтвердили, что я говорю правду.
С этими словами принц снова отвесил поклон своему брату, королю, еще более глубокий, чем в первый раз, и, повернувшись к Крийону и другим офицерам, сказал:
– Что ж, господа, кто из вас поведет в Бастилию наследного принца Франции?
Шико стоял, задумавшись, и вдруг его, как молния, озарила мысль.
– Ага! – прошептал он. – Я, кажется, уже понял, почему у господина д’Эпернона было столько крови на сапогах и ни кровинки в лице.
Глава LV
Утро битвы
Над Парижем занимался ясный день. Горожане ни о чем не подозревали. Но дворяне – сторонники короля и все еще не оправившиеся от испуга приверженцы Гизов – ждали предстоящего поединка и держались начеку, чтобы вовремя принести свои поздравления победителю.
Как мы уже видели в предыдущей главе, король всю ночь не смыкал глаз, молился и плакал. Но поскольку он, несмотря на все, был человеком храбрым и опытным, особенно в том, что касалось поединков, то около трех часов утра он вышел вместе с Шико, чтобы оказать своим друзьям последнюю услугу, которая была в его возможностях.
Генрих отправился осмотреть место боя.
Картина была замечательная и, скажем без всякой иронии, мало кем замеченная.
Король, одетый в темные одежды, закутанный в широкий плащ, со шпагой на боку, в широкополой шляпе, скрывавшей его волосы и глаза, шагал по улице Сент-Антуан. Но, не дойдя шагов трехсот до Бастилии, он увидел большую толпу неподалеку от улицы Сен-Поль и, не желая подвергать себя риску в толчее, свернул в улицу Сен-Катрин и по ней добрался до турнельского загона для скота.
Толпа, как вы догадываетесь, была занята подсчитыванием убитых этой ночью.
Король не подошел к ней и потому ничего не узнал о случившемся.
Шико, присутствовавший при вызове, вернее, при соглашении, заключенном восемь дней тому назад, тут же на поле будущего сражения показал королю, как разместятся противники, и объяснил условия боя.
Получив эти сведения, Генрих тотчас же принялся измерять площадь. Он прикинул расстояние между деревьями, рассчитал, как будет падать солнечный свет, и сказал:
– У Келюса позиция очень опасная. Солнце будет у него справа: как раз со стороны уцелевшего глаза,[177] а вот Можирон – весь в тени. Келюсу надо было бы поменяться с Можироном местами, ведь у того зрение прекрасное. Да, пока распределение не очень-то хорошее. Что до Шомберга, у которого слабые колени, то у него здесь дерево, и он может, в случае необходимости, укрыться за ним. Поэтому за него я спокоен. Но Келюс, бедный Келюс!
Он грустно покачал головой.
– Ты огорчаешь меня, мой король, – сказал Шико. – Ну же, ну, не страдай так! Какого черта! Каждый получит не более того, что получит.
Король воздел глаза к небу и вздохнул.
– Вы слышите, господь мой, как он богохульствует? – прошептал он. – Но вы знаете – он безумен.
Шико пожал плечами.
– А д’Эпернон? – вспомнил король. – По чести, я несправедлив, я позабыл о нем. Д’Эпернону грозит такая опасность, он будет иметь дело с Бюсси! Посмотри-ка на его участок, мой добрый Шико: слева – загородка, справа – дерево, позади – яма. Д’Эпернону надо будет все время отскакивать назад, потому что Бюсси – это тигр, лев, змея. Бюсси – это живая шпага, которая прыгает, делает выпады, отступает.
– Ба! – сказал Шико. – За д’Эпернона я спокоен.
– Ты не прав, его убьют.
– Его? Он не так глуп и, наверное, принял меры, уж поверь мне!
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что он не будет драться, клянусь смертью Христовой!
– Полно тебе! Разве ты не слышал, как он только что разговаривал?
– Вот именно что слышал.
– Ну?
– Как раз поэтому я и повторяю: он не будет драться.
– Ты никому не веришь и всех презираешь.
– Я знаю этого гасконца, Генрих. Но, если хочешь меня послушаться, дорогой государь, возвратимся в Лувр, уже рассвело.
– Неужели ты думаешь, что я останусь в Лувре во время поединка?
– Клянусь святым чревом! Ты там останешься. Если тебя увидят здесь, то, стоит твоим друзьям одержать победу, каждый скажет, что это ты ее им наколдовал, а коли они потерпят поражение, все обвинят тебя в сглазе.
– Что мне до сплетен и толков? Я буду любить своих друзей до конца.
– Мне нравится, что ты такой вольнодумец, Генрих; хвалю тебя и за то, что ты так любишь своих друзей, у королей это редкая добродетель, но я не хочу, чтобы ты оставлял герцога Анжуйского одного в Лувре.
– Разве там нет Крийона?
– Э! Крийон всего лишь буйвол, носорог, кабан – любое храброе и неукротимое животное по твоему выбору. А брат твой – это гадюка, гремучая змея, – любая тварь, могущество которой не в ее силе, а в ее яде.
– Ты прав, надо было бросить его в Бастилию.
– Я же говорил тебе, что ты делаешь ошибку, встречаясь с ним.
– Да, я был побежден его самоуверенностью, спокойствием, разговорами о какой-то услуге, которую он якобы мне оказал.
– Тем более надо его остерегаться. Вернемся, сын мой, послушайся меня.
Генрих последовал совету Шико и, бросив последний взгляд на поле будущей битвы, отправился в Лувр.
Когда король и Шико вошли во дворец, там все были уже на ногах.
Молодые люди проснулись самыми первыми и оделись с помощью своих слуг.
Король спросил, чем они занимаются.
Шомберг делал приседания, Келюс промывал глаза туалетным уксусом, Можирон пил из бокала испанское вино, д’Эпернон острил свою шпагу на камне.
Последнее можно было видеть и не спрашивая, потому что д’Эпернон распорядился принести точильный камень к дверям спальни.
