Владислав Пасечник - Модэ
— Он один, — прошептал Салм громко. — Это Харга решил поздороваться… Ар-р-риманово семя…
Соша выпрямился и наятнул тетиву. Ашпокай удивился ему: Соша был продолжением лука, а его продолжением был хребет коня изогнутый, тугой как вымоченный ивовый прут. Вместе они складывали что-то напряженное, злое, быстрое. Этот лук-юноша-конь прищурился, рыкнул, и пустил стрелу в чащу, точно туда, откуда доносился голос.
Спустя мгновение резко свистнуло слева, Соша взвыл и поник, зажимая окровавленную кисть — хуннская стрела расщепила лук в его руке и срезала два пальца. Оружие, человек и конь распались, став чем-то беспомощным, бесполезным. Юноша плакал.
— Я… я… ууух, падаль! — причитал он, глотая слезы. — Я же в него стрелял!
— Ты чего?! — Шак легонько двинул Сошу кулаком в бок, отчего тот взвыл. — Харга колдун! Он своим голосом управлять умеет. Ты его справа слышишь, а он слева стоит…
— Эй, Шак? Зачем стреляешь? — донеслось откуда-то справа. — Зачем щенки твои стреляют?
Следующая стрела просвистела у Ашпокая над головой.
— Он же нас сейчас как белок… — процедил сквозь зубы Салм.
— Тихо! — Ашпокай положил на тетиву стрелу и, не целясь послал ее вверх, на сизый каменный гребень, заросший диким крыжовником. Неизвестная сила, имя которой Соруш, направила стрелу… И тут же над гребнем раздался рев:
— Ха-а-а-р-р-р!
— Попал! — просиял Шак.
Через гребень перемахнул всадник на сером коне, быстрым перебоем пролетел через заросли акации — тугие ветки едва оцарапали конское брюхо. Всадник скакал странно втянув голову в лисий воротник, сметая чахлые березки в сырую труху. Он промчался наперерез ватажникам ударил всеми четырьмя копытами по тропе и спустя мгновение нырнул в траву. Несколько стрел свистнуло ему вдогонку, но, похоже без толку — Харга скрылся.
— Ты эту паскуду не ильно ранил, — лицо Шака расплылось в довольной улыбке. — Ты его так… на память!
Поднялась мошкара — так определились сумерки. Отряд вернулся к реке, отвесный бом прижал их к каменистому берегу, к ледяной гремящей пене. Здесь нашли она просторный и глубокий грот — вход в него был прикрыт от посторонних глаз скалами, подняться к нему можно было только по шумной осыпи. Никто не подобрался бы к их стоянке незамеченным.
Развели костер, просушили одежды. Стреноженные кони сонно толпились у входа, собирая черными губами колкие побеги акаций. Соша тихонько скулил, облизывая спекшиеся обрубки, оплакивая утрату. Мизинец и безымянный палец отсек ему Харга на правой руке. Тонкими струнами из конских жил затянул Салм обрубки, остановил кровь, и запеленал каждый пострадавший палец в лечебные травы. Хорошим стрелком был Соша. Хорошим бойцом, был битый маленький Соша.
Скоро причитания его сложились в песнь. Ашпокай слышал, что племя Соши славится своими сказителями, и каждый мальчик умеет слагать песни на ходу.
Глотая слезы, Соша пел протяжный плач:
— Я битый пастух, нет при мне овец.
Произошел я на свет раньше срока,
В груди матери моей не стало молока…
Мои ноги болят, по земле я ковыляю
Хромоножкой прозвали меня всадники.
Расколоты мои ребра, изувечена моя рука
Я битый пастух, нет при мне овец…
Он пел еще, пел долго, ватажники отворачивались, смущенные. Никто из них не мог слагать таких печальных песен.
— Откуда вы знаете этого Харгу? — спросил Атья, когда Соша обессилев, уронил голову на грудь и засопел.
Шак говорил тихо, пощипывая бороду:
— Старики говорят так: ворон, триста лет проживший на свете, умеет оборачиваться человеком. Харга — из таких вот воронов. Прежде, он служил ловчим у хуннского царя. Хорошим был звероловом. Говорят, один такой зверолов может прокормить в набеге целое войско. Врут, конечно, но Харга был лучший в степи следопыт и большой охотник. И стрелок хороший… Верно, что он мне кровь пустил.
Шак замолк, но тут же рассказ подхватил Салм:
— Мы как-то напали на торговый поезд — он шел из Поднебесной в Согдиану. Мы и хунны налетели одновременно. Они испугались нас, а мы их. Сперва, то есть, испугались, а потом, конечно, заспорили — так и так, мол, чья добыча? У них главным был брат шаньюя, какой-то хуннский князь, не помню его имени…
— Саодунь, — подсказал кто-то из караванщиков.
— Пусть будет Саодунь… — продолжил Салм. — Так вот, с ним был этот ловчий — Харга… хитрый, как степной дух, скорый на язык. Он все подговаривал своего князя нас вырезать. А хуннов было втрое больше нашего. Так стояли наши ватаги друг против друга три дня. Мы вели переговоры, не слезая с коней, шелка делили, золото…
— Купцам глаза повыбили от досады, в Поднебесную продать хотели, — сказал кто-то незнакомым, надтреснувшим голосом.
— В нашем племени не ценят золота, — проговорил Ашпокай. — Мы не придаем значения его количеству — у нас его мало. Мы не торгуем людьми — только отдаем пленников в выкуп. У нас одни князья покрывают позолотой одежды и упряжь коней.
— А в наших краях, — улыбнулся Салм печально, — за золото продают Ариману душу — хунны это хорошо знают. Харга попытался тогда за золото купить наши души.
— И что? — спросил Атья взволнованно.
— А потом, когда мы не согласились, Харга пустил мне кровь, — хмыкнул Шак. — Страшная была драка… Но мы отбили большую часть богатств, а остальное побросали в реку. Ничего хуннам не досталось. Ни клочка шелка, ни крупинки специй.
Замолчали. Ашпокай смотрел на Сошу. Все смотрели теперь на Сошу. Парень в забытье баюкал изувеченную руку. Из всех набившихся в пещеру сирот, он был теперь самый большой сирота.
— У нас в роду как было, — заговорил Шак, — если случится между людьми такой спор, что даже и старики рассудить не могут, и житья уже нет никому от этого спора, поступали так: клали спорщиков рядышком голышом на животы, брали малую плетку, и давай сечь по спинам да по задам. Кто дольше боль стерпит, не заорет, тот, стало быть и прав, тут Шак замолчал, поглаживая больную, застуженную ногу. — А бывало и насмерть засекали…
— Я бы лег против Харги, за свою обиду, — под ресницами Соши заблестело, он чуть повернул голову, и вздохнул. — Пускай бы и меня засекли, да только чтобы с ним вместе.
Через несколько дней ватажники наткнулись на застарелые следы копыт. Два десятка лошадей прошли по низине заросшей папоротником. Трава уже поднялась над едва различимыми отпечатками, тайга отняла свое у тропы.
— Отстаем, — проговорим Шак на одном привале. — Ни за что не догоним. Харга хороший проходчик, лучше меня.
— Так что же — отступиться? — Атья покраснел от гнева.
