Эрнст Гофман - Синьор Формика
С этими словами Сальватор, долго, без перерыва работавший над новой картиной, отложил в сторону кисть, палитру и муштабель, отошел от мольберта и стал расхаживать взад-вперед по комнате, скрестив руки на груди, а Антонио тем временем, целиком уйдя в свои мысли, уперся взглядом в пол.
Наконец Сальватор остановился перед другом и воскликнул, улыбаясь:
— Послушайте-ка, Антонио, я никак не смогу одолеть ваших могущественных недругов, но есть человек, который может вам помочь и поможет… Это… синьор Формика!
— Ах, — возразил Антонио, — не подтрунивайте над несчастным, у которого отрезаны все пути к спасению!
— Опять вы отчаиваетесь! — засмеялся развеселившийся внезапно Сальватор. — Поверьте, Антонио, друг Формика поможет во Флоренции, как он помогал в Риме! Ступайте-ка спокойно домой, утешьте свою Марианну и дожидайтесь без всяких волнений дальнейших событий. Надеюсь, вы готовы без промедления делать все, что от вас потребует синьор Формика. Он и в самом деле находится здесь!
Антонио с жаром обещал повиноваться, и в душе его вновь затеплились вера и надежда.
Велико было удивление синьора Паскуале Капуцци, когда он вдруг получил торжественное приглашение от Accademia de’ Percossi.
— О! — воскликнул он. — Значит, там, во Флоренции, умеют признавать достоинства, там знают и ценят Паскуале Капуцци ди Сенигаллия с его не идущей ни в какое сравнение одаренностью!
И мысль о собственных познаниях и собственном мастерстве, о почестях, которые ему поэтому оказывают, превозмогла неприязнь к сборищу, возглавляемому Сальватором Розой, которая не могла не возникнуть в его душе. Парадное испанское платье подверглось более тщательной чистке, чем когда-либо, островерхая шляпа была украшена новым пером, туфли снабжены новыми лентами, и вот в дом Сальватора явился синьор Паскуале, блестящий, как золотистый жук, с лицом, будто освещенным всеми лучами солнца. Роскошь, которую он там увидел, и вид самого Сальватора, принявшего его в богатом одеянии, — все это заставило его испытать величайшее почтение, и, как это обычно бывает с мелкими душонками, пыжащимися по любому поводу, но готовыми валяться в пыли, стоит им почувствовать чье-либо превосходство, Паскуале являл собой воплощение униженной робости, когда разговаривал с тем самым Сальватором, на которого он еще недавно в Риме шел войною.
Со всех сторон синьору Паскуале было оказано так много внимания, на отзывы его ссылались с таким почтением, о его заслугах перед искусством говорили так много, что в нем как бы пробудился какой-то особенный дух и обо многих вещах он говорил теперь разумнее, чем можно было от него ожидать. Добавим, что никогда в жизни его не кормили так вкусно и не потчевали таким добрым вином. Не приходится удивляться, что настроение его все улучшалось и улучшалось и что он уже не вспоминал обиды, нанесенной ему в Риме, и злоключений, приведших его во Флоренцию. После трапезы академики часто услаждали себя небольшими театральными импровизациями, и вот сегодня знаменитый драматург Филиппо Аполлони тоже предложил завершить застолье таким представлением и пригласил постоянных участников последовать за ним. Сальватор сразу же удалился, чтобы принять нужные меры.
Прошло немного времени, и в конце обеденного зала зашевелились кусты, раздвинулись покрытые листвою ветви, и глазам гостей предстал маленький театр с несколькими сиденьями для зрителей.
— Святые угодники, — испугался Паскуале Капуцци, — где я? Ведь это же театр Никколо Муссо!
Не обращая внимания на его возглас, Эванджелиста Торричелли и Андреа Кавальканти, оба солидные мужчины достойной, внушающей почтение внешности, взяли старика под руки, проводили его к стулу перед самой сценой и сели рядом с ним с обеих сторон.
Не успели они усесться, как на сцене появился… Формика в маске Паскуарелло!
— Мерзавец Формика! — закричал Паскуале, вскочив с места и грозя кулаком артисту.
Молча, одним лишь укоризненным взглядом призвали, его к порядку и заставили замолчать Торричелли и Кавальканти.
Всхлипывая и рыдая, Паскуарелло стал ругать свою судьбу, приносящую ему страдания и сердечную боль, уверять, что не знает, как ему опять научиться смеяться, и закончил речь заявлением, что он, конечно, перерезал бы себе в полном отчаянии горло, если бы не боялся упасть в обморок при виде крови, или утопился бы в водах Тибра, если бы мог в воде преодолеть проклятую привычку к плаванию.
Тут на сцену вышел доктор Грациано и спросил Паскуарелло, чем же он так огорчен.
— Да разве же доктор не знает, — ответил Паскуарелло, — что произошло в доме его господина, синьора Паскуале Капуцци ди Сенигаллия, не знает, что один отъявленный негодяй похитил красавицу Марианну, племянницу его хозяина?
— Ого, — пробормотал Капуцци, — вижу, синьор Формика, вы хотите загладить свою вину, хотите вымолить у меня прощение. Ну, поглядим, что дальше будет!
Доктор Грациано выразил свое сочувствие и сказал, что тот негодяй, видимо, действовал очень хитро и сумел обмануть Капуцци, уйдя от преследования.
— Э, нет, — возразил Паскуарелло, — пусть доктор не думает, что негодяю Антонио Скаччати удалось ускользнуть от дотошного синьора Паскуале Капуцци, пользующегося поддержкой могущественных друзей: Антонио арестован, его брак с похищенной Марианной расторгнут, как недействительный, и Марианна снова подчиняется синьору Капуцци!
— Она снова у него? — закричал Капуцци вне себя от радости. — Снова у него, у доброго Капуцци? У него его голубка, его Марианна? Этого плута Антонио посадили? О, досточтимый Формика!
— Вы принимаете, — серьезным тоном сказал Кавальканти, — вы принимаете слишком живое участие в этом зрелище, синьор Паскуале! Дайте актерам говорить, не перебивайте их!
Синьор Паскуале, пристыженный, опустился в кресло, с которого он было привстал.
— А что было потом? — поинтересовался доктор Грациано.
— Свадьба, вот что было потом, — ответил Паскуарелло, — свадьба! Марианна раскаялась в совершенном, а синьор Паскуале получил желанное соизволение от святого отца и женился на племяннице!
— Да, да, — пробормотал Паскуале Капуцци, и глаза его заблестели от восторга, — да, мой любезнейший Формика, он женился на своей дорогой Марианне, счастливый Паскуале! Он ведь знал, что голубка всегда его любила, что только бес ее попутал.
— Итак, — сказал доктор Грациано, — все в порядке, и нет причин для огорчений!
Но тут Паскуарелло начал всхлипывать и рыдать еще горше, чем вначале, и под конец повалился без сил, словно сраженный ужасной болью.
Доктор Грациано забегал в панике, сожалея, что нет у него с собою флакончика с нюхательной солью, шарил по всем карманам, вытащил наконец жареный каштан и сунул его потерявшему сознание Паскуарелло под нос. Тот сразу же отчаянно зачихал, придя тем самым в себя, попросил извинения, сославшись на свои слабые нервы, и рассказал, что у Марианны после свадьбы с дядей не сходило с уст имя Антонио и что к старику она испытывает отвращение и презирает его. Паскуале же, ослепленный любовью и ревностью, не перестает мучить ее страшнейшим образом своим сумасбродством. И Паскуарелло привел множество безумных поступков старика, о которых в самом деле было известно всему Риму.
