Алексей Кирпичников - Сталинъюгенд
Феликс долго молчал — было видно, что он напряжённо думает. Мать не торопила и терпеливо ждала. Она знала, что сын способен трезво оценивать события — он хорошо учился и много читал, но это не мешало ему быть настоящим сорванцом. Хотелось увидеть, что пересилит сейчас — рассудок или детское упрямство. Вспомнилось, каким хулиганистым рос её любимец.
В четыре года, оставшись наедине с бабушкой, он взял в руку большой кухонный нож, решив выяснить строение её внутренностей. Обмершая от страха старушка едва успела запереться в уборной и два часа просидела в плену, ожидая спасительного прихода кого-нибудь из родителей «вождя краснокожих».
В шесть лет, гуляя с матерью, мальчик залез на самую макушку высокой берёзы и начал раскачиваться, рискуя сорваться и убиться насмерть. А она беспомощно стояла внизу, плакала и причитала: «Фелюсенька, родненький, ну слезь, пожалуйста. Я тебе конфет дам. В зоопарк свожу. Ну что ещё захочешь — всё сделаю». И когда он, как ни в чём не бывало, спустился на землю, она в награду отхлестала его по заднице. От этого воспоминания защемило, и нахлынула запоздалая жалость.
Позже сын утащил из дома и подарил какой-то шпане семейную реликвию — именные отцовские часы. За это ему тоже влетело по первое число, а часы потом долго искали, но всё-таки нашли и вернули Пете.
В десять лет, насмотревшись «Путёвку в жизнь», Феликс выкинул очередной фортель. Во дворе он подкрался сзади к соседу — второму секретарю Выборгского райкома партии Ленинграда — и бритвой вырезал у него из пальто здоровый кусок плотного драпа. Скандал тогда еле замяли. Это стоило и нового пальто, и прилюдной порки сына, и долгой успокоительной Петиной беседы с секретарем за бутылкой водки.
А Феликсу все нипочём. Уже после переезда в Москву он с друзьями смастерил из лёгкого картона огромный пистолет и прикрепил его крючком к ремню участкового. Милиционер инспектировал участок, а за спиной у него болтался бумажный мазуер длиной в полметра. Очевидцы писались от смеха, пока кто-то не указал стражу порядка на причину всеобщего веселья. И опять отцу пришлось за Феликса заступаться, а потом пороть.
Подросши, сын стал намного спокойнее — уже не был таким шкодливым. Но, может, это только кажущееся спокойствие? Воспоминания прервал голос Феликса:
— Мам, зря так волнуешься. После убийства мы растерялись…. никак не поймём, где он взял оружие?
— Опять завёл свою шарманку! Вас кроме пистолета что-то сильно волнует! — Мать вцепилась в сына мёртвой хваткой.
— Нет.
— Тогда, отчего у тебя был страх, когда я зашла в комнату?
— Н-не знаю. Вообще-то, когда папа сказал, что допросят, я и вправду испугался. Меня ведь никогда не допрашивали.
— Если нечего скрывать, то и пугаться нечего. Фелинька, ты уже достаточно взрослый. Должен понимать, что болезнь надо лечить, а не загонять её внутрь. Расскажи, что у вас произошло с Шахуриным?
— Мам, ну я обо всём сказал.
— Хорошо, я понимаю — родители тебе не указ. После похорон Нины ты встречался с одноклассниками. Я сознательно это разрешила — чувствовала, что у вас какая-то тайна. Думала — встретишься с друзьями и обсудишь, что будет, когда вылезут наружу ваши секреты. Какие тогда возникнут проблемы?! Но вы решили по-своему. Только не забывайте — эта история просто так в архив не спишется. Органы выяснят всё до самых мельчайших подробностей. Если вы что-то скрываете, это со временем станет, кому надо, известным!
— Мамочка, если вызовут, я ни одного слова не совру. Честное пионерское!
— А ты и считай, что уже вызвали. Ну-ка давай, рассказывай, как на духу!
— Да нечего мне рассказывать.
— …Ладно, подумай хорошенько. Может, чего и надумаешь вспомнить? — Евгения Даниловна встала и тяжёлой походкой вышла из комнаты, затворив за собой дверь.
Оставшись один, Феликс снова перевернулся на живот, обняв руками подушку и уткнувшись в неё лицом. Тело утонуло в страхе. Он очень боялся — если у Шахурина произвели обыск, чекисты нашли протоколы их тайной организации, среди которых мог быть последний, о присвоении ей названия «Четвёртая Империя».
От разговора с сыном у Евгении Даниловны остался неприятный осадок — ей не удалось вызвать Феликса на откровенность, хотя осталась уверенность, что он скрытничал. Её часто мучила изжога — вот и сейчас снизу поднялась горечь и обожгла рот. Зайдя на кухню, она налила в стакан «нарзана» и осушила его несколькими большими глотками. Стало немного легче. Прежде чем пытаться что-то предпринять дальше, Кирпичникова решила поговорить с мужем. Быстро сделать это не удалось — в тот день Пётр Иванович не приехал ночевать — на завтра было назначено заседание ГКО, и он сутками выверял и сверял с оборонщиками Устиновым и Новиковым сводки наркоматов и информацию, полученную с мест от его собственной службы, чтобы подбить баланс выпущенной продукции, вплоть до последнего ствола. Таким образом, разговор с мужем отложился.
* * *Евгения Даниловна Кирпичникова (в девичестве Геня Шулькина), была колоритная, широкая в кости, немного неуклюжая женщина среднего роста, с запоминающимся интересным и властным лицом, украшенным выразительными серо-зелёные глазами и густыми темными бровями. Тонкие каштановые волосы она обычно убирала сзади в пучок. Красивые, но отнюдь не мелкие кисти её рук отличала необычайная для женщины сила, а фигуру выделял весьма значительный бюст. Хотя она была чистокровной еврейкой, в её говоре совсем не замечалось акцента, а в лице и облике отсутствовали типичные иудейские черты. Детство в семье полоцкого колбасника проходило далеко не беззаботно — ранняя потеря отца-кормильца сделала жизнь весьма непростой. Вместе с матерью Геня поднимала младших: сестру Зелду, братьев Самуила и Бориса. Позже отношения в семье осложнились — мать нашла молодого мужа, всего на пять лет старше Гени. Все это сделало Шулькину не по годам взрослой и рассудительной, и характер у неё сформировался крутой.
Революция, полыхнувшая в России, вовлекла её в свой кровавый круговорот и понесла от уездовской комсомольской ячейки в Питер. В шестнадцать лет она вступила кандидатом в ВКП(б) и самозабвенно трудилась в отделе пропаганды губкома партии, где вскоре познакомилась с Петром Кирпичниковым, тоже кандидатом в партию, занимавшим скромную должность в губернском исполкоме. Пётр был породистым и крепко сложённым мужчиной с удивительно красивым и завораживающим голосом — низким баритоном. «Университеты» он проходил, работая грузчиком в нижегородском речном порту. Революция затребовала молодых людей для активного участия в строительстве новой жизни.
