Владимир Прасолов - Золото Удерея
— Порфирий, сходи в землянку, соли принеси, кончилась, — услышал Матанин голос одного из них.
— Щас! Ослобоню брюхо и схожу! Задолбала уже эта каша, говорил, надо было стрелить и коня у этих разбойников!
Матанин и по голосам уже понял, что это именно те, кто был на злополучной поляне. Он проследил за ушедшим — тот привел его к недалеко расположенному старательскому стану. «Вот здеся мы вас, голубчики, и накроем!»
Эта ночь стала последней для старателей, Никифоров не пощадил никого. Ворвавшись ночью в землянку, стреляли вслепую по нарам, спящих. Не ждали их, к горю своему, золотишники. Забрав из уже знакомого сундучка намытое золото, не дожидаясь утра, возвращались в село. Ехали медленно по ручью. Молчали. Кони спотыкались на валунах, то и дело упирались в стволы поваленных деревьев.
— Стоп, здеся до рассвета переждем, — распорядился Никифоров, поворачивая коня на берег.
— Надо было бы кого живым приволочь! Выведать, кто на нас клепает! — бросил Косых, когда пламя костра осветило поляну и лица устроившихся на отдых подручных.
— Доставай-ка чарки из мешка, закусим, мужики, помянем Семена Карева, этим варначьем убиенного. Мы в долгу не остались, другим наука будет — супротив нас пришлым голову поднимать! — оставив без внимания слова Косых, сказал Никифоров.
Хмурились мужики, принимая чарки из рук Косых. Пили горькую, поминая Семена, а на душе тошно было — то не медведя в берлоге валили. Души человечьи губили. Но водка обжигающе пронеслась по жилам, залила угрызения и смуту в душе. Загорелись глаза, когда при свете пламени замерцал в струе золотой песок. Ровно половину отмерил Никифоров на дележ, долю Семена Карева из своей половины выделил-то родителям его в споможение!
— Справедливо, — рассудили мужики и второй тост подняли за своего хозяина.
Однако, как ни пытался Косых к осени, не пошли больше в набег на старателей. У каждого объявилось столько причин к отказу, что и придраться не к чему и заставить нельзя. Степан Матанин, который ездил вместе с Косых, хитро улыбаясь, заметил:
— Не пойдут они больше старателей зорить с тобой, головой рисковать не будут ради Никифорова кошеля. Тогда пошли, знать не думали, что ты кровь пустишь. Потом пошли за Сеньку отомстить. Теперь не пойдут.
— Так крест же целовали! Клялись!
— Крест целовали, верно. Но одно дело заставить варначье пришлое добычей делиться, а другое — воевать на живот с ними. Головы под пули подставлять чего ради? Чтоб потом с оглядкой в своей тайге ходить? Побили мы энтих, да на поляне тогда их втрое больше было, прознают все одно рано или поздно! Мы-то у них как на ладони были, а вот кто они — мы не ведаем, потому от каждого старателя, что из тайги пойдет, можно нож под ребро получить и знать не будешь, кого опасаться. Повременить надо. Куда они денутся, все одно свое возьмем! Не мытьем, так катаньем!
— Со мной к Никифорову пойдешь, надо его убедить, что с другого конца заходить надо.
— Добро.
К вечеру они уже сидели на скамье в коридоре конторы при складах Никифорова и ждали хозяина, принимавшего отчеты у приказчиков.
Никифоров, узнав об отказе подручных, стукнул кулаком по столу:
— Сделай людям добро! Ну… я им…
— Не горячись, Иван Авдеич, силком на такое дело люди не пойдут. Охотники они, на зверя пойдут, а на людей нет. Грех на душу брать больше не хотят.
— Каких людей? Варначье прожженное, рожи каторжные прут из тайги нашей золото, охотничьи угодья пустошат, баб их под кусты таскают, а им грех разбойников за это в стойло поставить? По-хорошему не пойдут, заставлю!
— Не заставишь, Иван Авдеич! — вмешался в разговор Матанин. — А и заставишь — толка не будет, в таком деле из-под палки негоже! Надоть, чтоб сами пришли к тебе и под твою руку попросились, а ты бы им простил, но уж теперь за отказ или язык пусть животом отвечают!
— Они ж отказались, как их заставить самих придти?
— Есть мыслишка у меня, разозлить их надо! Так разозлить, чтоб кидались на старателя, как на зверя лютого!
— Понял я вас, дело говорите, а получится?
— Не сумлевайся, Иван Авдеич, мы все продумали, под самый дых ударим, а на пришлых подумают! Сами к тебе придут! Время дай!
В ту осень многие охотничьи зимовья ограблены были, а многие пожжены. Косых с Матаниным свое дело сполнили умело и хитро. Охота да рыбный промысел кормили большинство ангарцев. Каково было негодование охотника, когда он, зайдя по осени в свои угодья, видел, что его зимовье ограблено — ни припасов, ни снастей охотничьих из поколения в поколение передаваемых. А то и пепелище на месте избушки! И опытным глазом определял он, чьих это рук дело. И закипала ненависть и злоба в людских сердцах. Один раз только промашка у них вышла. Прикрывая дела Косых, Никифоров отправил его якобы в Пашинские луга, посмотреть места для косьбы пригодные. Там его уже поджидал Степан. Лодкой перейдя Ангару в обрат, вышли они ниже спускавшегося к реке, как драконова спина, скалистого быка, что Гребнем зовут. Там в защищенном с севера просторном логу были дальние угодья Кулакова Василия, разорить которые и намеревались они. В момент, когда Косых поджег избушку, из тайги к зимовью и вышел Василий.
— Что же это вы творите!.. — только и успел он крикнуть, сбрасывая с плеча поклажу, как пуля Матанина прошила его грудь.
— Вот дьявол его сюда принес! Плохо дело, но…
— Хорошо, что он уже не сможет ничего рассказать! Знаешь, что было бы, если бы он нас выследил! — переворачивая бездыханное тело, жестко ответил Косых.
— Я потому и стрелил.
— Его нужно убрать отсель, пуля твоя у него в груди.
— В реку, быстрее, вдруг он не один.
— Если не один был, уже ясно бы было.
Зимовье быстро занялось, и дым стал стелиться пологу, поднимаясь в сопку. Косых бросил на тропе порванную старательскую рукавицу, и они потащили тело убитого вниз к раскинувшейся в этом месте широко и просторно реке.
С тяжелым камнем в ногах ушло тело охотника в ангарскую быструю воду.
Через неделю страшная весть облетела округу. Ушел и не вернулся из тайги Василий Кулаков, трое детей остались без кормильца, убитая горем жена в ногах валялась у старосты села, чтоб отрядил мужиков на поиск. Вернулись, рассказали, что зимовье сожжено, тела не нашли, но след старательский на тропе обнаружили! Как весомое и неоспоримое для людей доказательство легла на стол порванная старательская рукавица, найденная недалеко от сожженного зимовья. Глухой ненавистью встречали в Рыбном селе выходивших из тайги старателей. В кабаках вспыхивали драки до крови, только повод дай. А выходившие из тайги, не понимавшие причин вражды люди, как всегда, шедро сыпали золотым песком, оплачивая и ночлег, и еду, и женщин, что еще более озлобляло ангарцев. Удалось, все удалось Никифорову. Выходящие из тайги охотники сатанели от одного упоминания о пришлых старателях. Уже зимой, после Рождества Христова, собрались подручные в кабаке на Комарихе. Позвали Ивана Косых. Тот не пошел, сославшись на занятость. «Пусть думают, что не так уж надо мне с ними вязаться».
