Симона Вилар - Лазарит
Даян знал, что вступает на весьма зыбкую почву, но цель была важнее, гораздо важнее.
— Итак, мальчик мой, тебе предстоит соблазнить эту легкомысленную особу. Вероятно, это не столь уж трудно, а учитывая широко восхваляемую красоту сестры де Шампера, — даже приятно. Имя Мартина д'Анэ, которое отныне станет твоим, в Никее пока никому не известно. Однако в случае удачи необходимо пустить слух о вашей связи с этой дамой. Когда же в обличье прокаженного лазарита ты предстанешь перед маршалом, у тебя будут все основания, чтобы принудить его исполнить твои требования. Угрозы предать огласке внебрачную связь его сестры с прокаженным, я полагаю, будет вполне достаточно. Положение маршала в настоящее время весьма неустойчиво, и он предпочтет как можно быстрее отделаться от «заразного» любовника беспутной сестрицы… Ты хочешь спросить меня о чем-то, Мартин?
Молодой человек смерил даяна взглядом, в котором изумление смешивалось с презрением и гневом.
— Прежде всего, — начал он, — для осуществления этого плана мне понадобится тем или иным способом избавиться от супруга этой родственницы Плантагенетов. Но не это главное…
Он поднялся во весь рост и теперь смотрел на сидящего за столом человека сверху вниз. Ашер бен Соломон невольно втянул голову в плечи.
— Я хочу, чтобы вы, господин мой, объяснили мне одну вещь: уместно ли давать мне такое поручение после того, как я просил руки вашей дочери? И не выглядит ли это преднамеренным унижением? Ответьте мне!
Голос Мартина зазвенел. Он тяжело дышал, его глаза метали молнии.
В ответ Ашер пожал плечами, как бы недоумевая.
— Ты знаешь, как я отношусь к тебе. Порукой тому — годы, которые ты провел в моем доме как сын. И довольно об этом. Что касается мужа Джоанны де Ринель — поступай по своему разумению. Она, как мне кажется, почти его не замечает. Но будь осторожен с этим человеком — он слывет знатным турнирным бойцом. К тому же часть пути с вами проделает Иосиф, а я бы не хотел, чтобы у него возникли неприятности в дальнейшем.
— Но моя любовь к Руфь…
— Остановись, Мартин! — Ашер мгновенно вскинул ладонь, словно заслоняясь от удара, и указал рыцарю на его прежнее место. — Присядь, и обсудим все спокойно.
Мартин повиновался. В глазах даяна мелькнула и погасла насмешливая искорка.
— Ты должен знать, что этот план был задуман задолго до того, как ты заговорил со мной о Руфи. Как я мог считаться с тем, о чем понятия не имел? К словам Иосифа о вас с Руфью я не отнесся с должной серьезностью, ибо знаю свою дочь и то, что эта лилия долин, чтобы позабавиться, может вскружить голову кому угодно. Но сейчас я объявляю тебе свое окончательное решение: как только Сарра и ее дети переступят порог этого дома, я буду готов снова выслушать твое предложение и ответить на него, как должно. Это мое последнее слово!
Ашер бен Соломон внезапно улыбнулся.
— И не торопи меня, мой мальчик. Праотец Иаков служил семь лет и еще семь ради того, чтобы добиться руки женщины с тем же именем. В такой поспешности и настойчивости я вижу неуважение к себе.
— О нет, учитель! Я глубоко чту вас, готов по-прежнему служить вам и не теряю надежды, все это вместе взятое — залог того счастливого дня, когда я вместе с Руфью вступлю под брачный шатер.
— Неплохо сказано, — заметил Ашер.
Лицо Мартина просветлело. Он неожиданно шагнул к столу, склонился над развернутым свитком Торы и прочитал:
— «Если клятву даешь, должен исполнить ее не мешкая; ибо Господь Бог твой спросит с тебя и грех падет на тебя. Что сошло с твоих губ, то ты должен исполнить и сделать так, как поклялся».
Ашер бен Соломон с достоинством кивнул.
— Если тебе будет сопутствовать удача, я узнаю, что Бог отцов наших подает мне знак, чтобы я исполнил то, чего ты хочешь.
— Не только я, но и Руфь! — воскликнул Мартин.
— Возможно, ты и прав. Я исполню то, чего пожелает моя любимая дочь. Даю тебе в этом свое слово.
ГЛАВА 4
В Древней Никее сходились многие торговые пути, связывавшие Восток и Запад, Юг и Север. Город процветал, но с тех пор, как христианский мир начали теснить кочевники-сельджуки, владения империи значительно сократились, воинственный Конийский султанат оказался совсем рядом, и Никея превратилась в город-крепость. За ее стенами было немало караван-сараев, где путешественники, паломники и странствующие торговцы могли найти защиту и дать отдых измученному телу.
Путешествия в те времена были опасным предприятием, поэтому путники объединялись в большие группы и нанимали надежных вооруженных проводников, которые вели их по караванным путям от города к городу, от одного убежища к другому.
У главного никейского караван-сарая было людно: здесь толпились купцы и стражники, слуги вели на водопой мулов, купцы проверяли прочность обшитых кожей тюков с товарами, носильщики вьючили верблюдов. Здесь можно было встретить и богато одетых патрикиев,[49] и купцов из Самарканда, и темнокожих жителей Аравии. Особняком держались греческие священнослужители в черных одеяниях и люди Запада: паломники, рыцари с оруженосцами, монахини, исполняющие обетования. Повсюду носились дети, ревели ослы, а разносчики навязывали гостям свой товар. Шум стоял адский.
— А вот свежая и холодная вода из источника Святого Иоанна! Извольте пригубить!
— Кому кебаб?[50] Ароматный, сочный кебаб прямо с угольев!
— Бастурма, пилав, лаваш! Бастурма, пилав, лаваш!
— Кому нужен носильщик? Вы только взгляните, что за мускулы, что за плечи!
— Ковать лошадей! Ковать лошадей.
— Эй, погонщик! Убери своих двугорбых с дороги! Из-за этих смрадных тварей не может проехать благородный господин!
Последняя реплика была обращена к погонщику в засаленной чалме, который беспечно кейфовал прямо в пыли, привалившись к покрытому попоной облезлому боку дремлющего верблюда. На окрик погонщик приподнялся, окинул взглядом улицу и возмущенно возопил:
— С каких это пор презренная еврейская собака стала зваться благородным господином?
В ту же секунду длинный ременный бич рассек воздух и обвился вокруг тощей груди лентяя, оставив кровавый рубец. Погонщик отчаянно завизжал.
— Прочь с дороги, немытый шакал! — рыкнул рыжий Эйрик, сматывая на кнутовище ремень. — Прочь, пока я не содрал с тебя остатки кожи за то, что ты распускаешь свой грязный язык и пачкаешь имя моего рыцаря!
Только теперь погонщик понял свою оплошность: справа от молодого купца-еврея восседал на рослом коне рыцарь-госпитальер. Лицо его было холодным и замкнутым, словно ровным счетом ничего не происходило. Вот почему так разгневался этот оруженосец — здоровенный варанг в кожаных доспехах и круглом шлеме, из-под которого выбивались огненные косы.
