Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер
Как только ушли портные, явилась депутация с «Красотки Джейн»: второй помощник и два матроса.
– Мы пришли спросить про здоровье вашей милости и ее милости, – сказал помощник.
– Как вы видите, и я, и ее милость совершенно оправились. А вы? О вас хорошо заботятся?
– Очень хорошо, спасибо.
– Вы теперь шкипер «Красотки Джейн», – заметил Хорнблауэр.
– Да, милорд.
Мало кому в качестве первого судна доставался полузатопленный остов.
– Что вы будете с нею делать?
– Сегодня попробуем ее вытащить, милорд. Может, удастся залатать. Да только, боюсь, с нее содрало всю медную обшивку.
– Да, вероятно.
– Думаю продать здесь – за сколько дадут – остов и груз, – сообщил помощник с горечью, естественной в устах человека, который только что получил свое первое судно и должен с ним сразу расстаться.
– Желаю удачи.
– Спасибо, милорд. – Помощник немного замялся. – И я должен поблагодарить вашу милость за все, что вы сделали.
– Все то немногое я сделал ради себя и ее милости, – ответил Хорнблауэр.
Ему удалось произнести это с улыбкой; в здешней блаженной праздности воспоминания о реве ветра и волнах, заливающих палубу, утратили болезненную остроту. Двое матросов ухмыльнулись в ответ. Посреди вице-королевского дворца трудно было вспомнить, как он с кинжалом в руках, по-звериному скаля зубы, защищал от них один-единственный кокос. Разговор закончился улыбками и добрыми пожеланиями, и они с Барбарой вновь погрузились в упоительную лень.
Портные и швеи, видимо, работали не покладая рук, потому что первые наряды принесли уже на следующее утро.
– Мой испанский гранд! – воскликнула Барбара, глядя на своего мужа, одетого по пуэрто-риканской моде.
– Моя очаровательная сеньора, – с поклоном ответил Хорнблауэр. На Барбаре была мантилья и гребень.
– По счастью, пуэрто-риканские дамы не затягиваются в корсеты, – сказала Барбара. – Я бы сейчас такого не выдержала.
Редчайший случай, когда она позволила себе намекнуть на свои ушибы и ссадины. Барбара была воспитана в спартанском духе, не дозволявшем признавать телесные слабости. Даже сейчас, делая шутливый реверанс, она не выдала мучений, которые причинило это движение; Хорнблауэр мог о них только догадываться.
– Что ответить Мендесу-Кастильо, когда он сегодня вновь осведомится о нашем здоровье? – спросил он.
– Полагаю, дорогой, мы уже в силах выдержать прием у их превосходительств, – ответила Барбара.
В маленьком Пуэрто-Рико сохранялась вся помпезная пышность испанского двора. Генерал-губернатор представлял на острове монарха, в чьих жилах текла кровь Бурбонов и Габсбургов, Изабеллы и Фердинанда, а потому был окружен теми же ритуалами, дабы никто не поставил под сомнение сакральную власть его господина. Хорнблауэр и не подозревал (пока это не стало ясно из нового разговора с Мендесом-Кастильо), какое снисхождение оказали их превосходительства двум жертвам кораблекрушения, посетив их частным образом. Теперь, перед официальным приемом, следовало сделать вид, будто этого эпизода вообще не было.
Забавно было слышать, как Мендес-Кастильо извиняется и нервничает, пытаясь объяснить, что Хорнблауэру не следует рассчитывать на те почести, которыми сопровождался его первый визит. Тогда он был главнокомандующий и прибыл на остров как представитель своей страны, теперь – офицер на половинном жалованье, гость почетный (поспешил добавить Мендес-Кастильо), но неофициальный. Постепенно до Хорнблауэра дошло, что адъютант ждет вспышки негодования при известии, что на сей раз его встретят соло на трубе, а не полным оркестром и что почетного караула не будет, а просто часовые отдадут ему честь. Он совершенно искренне ответил, что это безразлично, чем невольно укрепил свою репутацию умного и тактичного дипломата, – пылкость его слов сочли мастерским приемом, скрывающим истинные чувства.
Итак, Хорнблауэра и Барбару тихонько вывели из дворца через потерну, усадили в шлюпку и тем же каналом доставили к пристани. Отсюда они торжественно, под руку вошли через главные ворота. Часовые по обе стороны взяли на караул, Хорнблауэр в ответ снял шляпу. Во дворе их приветствовали обещанной фанфарой, и даже немузыкальное ухо Хорнблауэра уловило, что исполнение безупречно. Невозможно было поверить, что трубачу хватает дыхания на такой долгий звук; чередование пронзительных и протяжных звуков выдавало виртуоза. Еще двое часовых у основания лестницы отдали честь. Трубач стоял выше, сбоку от входа. Он поднял инструмент к губам и начал следующую фанфару; Хорнблауэр вновь обнажил голову и повел Барбару по ступеням. Музыка гремела; она была настолько поразительна, что он невольно покосился на трубача. Покосился – и тут же глянул снова. Пудреный парик с косичкой, сверкающая ливрея – что в этой фигуре задержало его взгляд? Барбара напряглась всем телом – Хорнблауэр почувствовал это по ее руке на своем локте – и споткнулась. Музыкант отнял трубу от губ. Это был Хаднатт. Хорнблауэр от изумления чуть не выронил шляпу.
Однако к этому времени они уже переступили через порог и должны были продолжать путь степенно, чтобы не нарушить торжественности церемониала. Мажордом объявил их имена. За аллеей из алебард стояли два кресла, обрамленные полукругом мундиров и придворных платьев. В прошлый визит генерал-губернатор сделал ему навстречу семь шагов, но сегодня Хорнблауэр и Барбара присутствовали здесь как частные лица, поэтому на сей раз их превосходительства сидели. В точном соответствии с указаниями Мендеса-Кастильо Хорнблауэр поклонился генерал-губернатору (которому был представлен ранее). Затем генерал-губернаторской чете представили Барбару, и та сделала два реверанса, после чего Хорнблауэра представили ее превосходительству, и он отвесил еще поклон.
– Большая радость – вновь приветствовать лорда Хорнблауэра, – сказал его превосходительство.
– И неменьшая радость – свести знакомство с леди Хорнблауэр, – добавила ее превосходительство.
