Феодора - Пол Уэллмен
Египетские музыканты играли без умолку. После нескольких недель ожидания у них появилась возможность выступать во дворце, и они старались изо всех сил.
Евфимии давно надоела их музыка, и она с нетерпением ждала, когда главный евнух остановит музыкантов взмахом серебряного жезла. Императрица хмуро поглядывала на гостей в тронном зале. Простоту и невыразительность черт ее лица еще больше подчеркивали нити драгоценных камней, свисающих с головного убора. Ей казалось, что предметом обсуждения этих людей является именно она. Евфимия не сомневалась, что весь двор смеется над ней, шушукаясь по углам, и не только двор — но и весь город, и вся империя. Она стеснялась своей необразованности, неуклюжести, ей были тяжелы и неприятны дворцовые обязанности. Дочь простого земледельца с горечью сознавала, что история их с Юстином отношений у всех на устах.
Сорок лет назад Юстин, деревенский пастух из Македонии, отправился служить в армию императора. Получив после боя свою часть награбленной добычи, он позволил себе роскошь, о которой давно мечтал: приобрел наложницу.
Это произошло в годы правления Зенона, во времена нашествия остготов[35], когда варварские орды, периодически нарушавшие покой империи, встали у границ Далмации, решая, вторгнуться ли в Иллирию или податься на запад, на Апеннинский полуостров. Хитрая политика Зенона и стойкость его пограничных отрядов заставили-таки лавину варварских всадников покатиться на запад. Восточная империя счастливо избежала опасности, трофеи Далматинской кампании доставили в Константинополь. Ничего особенного: оружие, домашний скот, нехитрый скарб и рабы.
Юстин, неотесанный воин тридцати лет, не имевший не малейшего желания обзаводиться семьей, пришел на невольничий рынок за наложницей, и его поразила одна девушка из варварского племени. Она стояла на помосте, здоровая, с бело-розовым цветущим телом, ее лодыжки и запястья были толстоваты, но Юстин не отличался утонченным вкусом, — и с необыкновенными золотистыми волосами, ниспадавшими почти до колен. Эти волосы так пленили Юстина, что он не заметил грубоватых черт лица их обладательницы. Обычная деревенская девушка, стыдливая и неопытная, захваченная в плен императорской кавалерией, стояла сейчас перед глазеющими на нее мужчинами совершенно голая! Трогательными незаметными движениями плеч и бедер она старалась перекинуть вперед хотя бы несколько прядей своих роскошных волос, чтобы прикрыться ими. Эти жалкие попытки испуганной невинности спрятать свою наготу и золотящиеся волосы так поразили сурового солдата, что он тут же купил ее, заплатив значительно больше, чем намеревался вначале. Позже он не упускал случая напомнить супруге об этом.
Юстин назвал свою наложницу Лупициной — «светом любви» или «возлюбленной». Она понимала, от какой страшной участи он спас ее, перекупив у владельца стабулы[36], и всячески старалась угодить своему господину. Наложница по римским законам принадлежала хозяину, словно вещь, и выбора у нее не было. Все последующие сорок лет Лупицина так и оставалась наложницей. В последнее время ходили слухи, что она стала официальной супругой императора, но старый рубака и слышать не хотел о церемонии бракосочетания. В его-то годы! К тому же наследников у них все равно нет!
С годами великолепные золотистые волосы стали грязно-серыми, а стареющую Лупицину постоянно терзала мысль, что она — незаконная жена и все окружающие потешаются над нею. Безо всякого волнения и интереса следила она за драматическими событиями, кипевшими вокруг нее. Она знала, как ее Юстин взошел на престол три года назад.
Старый Анастасий умер, и двором фактически управлял Амантий, хитрый и влиятельный придворный евнух, обладавший богатством и властью. Однако официально взойти на трон он не мог и намеревался сделать императором своего ставленника. Выбор пал на некоего Феокрита.
План Амантия был прост. Когда у покойного императора не оказывалось прямых наследников, решающее значение при выборе главы империи имели голоса эскувитов, дворцовой гвардии. Амантий передал начальнику эскувитов крупную сумму из государственной казны с условием, что его солдаты поддержат кандидатуру Феокрита. Командовал в ту пору эскувитами старый Юстин, которого евнух давно знал и считал беспросветным тупицей. Проницательный Амантий не мог и предположить, что у Юстина хватит ума и смелости пойти ему наперекор. Этот просчет стоил Амантию жизни.
Юстин распорядился деньгами так, что солдаты единогласно поддержали своего командира, и он перебрался из скромного жилища прямо во дворец. Амантий был поражен таким вероломством, хотя и сам ловко упражнялся в бесконечных предательствах и изменах, однако ему вместе с незадачливым Феокритом пришлось навсегда исчезнуть в подземельях под дворцом Халк.
Пожилая крестьянка очутилась на троне. Она сменила имя — теперь ее звали Евфимией, «доброй вестью». Это был ее первый и последний самостоятельный поступок. Она безвыходно жила во дворце Сигма, с огромной неохотой изредка выбираясь на богослужения в собор Святой Софии и на официальные церемонии. Для нее эти выходы были пыткой, и она подолгу изливала свое недовольство Юстину, оставаясь с ним наедине в дворцовых покоях.
Из-за утреннего тумана в тронном зале было холодно и сыро. Придворные дамы в легких туалетах мерзли, не переставая ворчать и жаловаться.
— Здесь словно в могильном склепе, — заметила Софрония, жена сенатора Тестора, бледная худощавая женщина, дрожа от холода и кутаясь в алую шаль.
Невысокая полная дама, к которой она обращалась, брюзгливо ответила:
— Императрица — скупердяйка. Она говорит, что слишком дорого без конца жечь древесный уголь в жаровнях.
Женщину звали Флора, мужем ее был известный полководец Милон, чьей главной воинской доблестью было стремительное отступление в Дакии[37]. Полководец бежал с поля боя так резво, что оказался одним из немногих уцелевших в кровавой резне, учиненной готами.
— Можно только молить Бога, чтобы этот прием поскорее закончился, — продолжала Софрония. — Когда наконец эти проклятые египтяне перестанут бренчать? Если я не простужусь сегодня, это будет истинное чудо. Да и у нашей Тиспасы слабые легкие.
Ее дочь, невзрачное создание со смуглой кожей и печальными глазами, стоявшая рядом, закашлялась, как ребенок, надеющийся привлечь к себе внимание. Тиспаса была так некрасива, что один ее вид отбивал всякую охоту говорить с ней. За всю жизнь у нее не было ни одного поклонника.
Флора взглянула на девушку с плохо скрываемым презрением и не удержалась от ехидного вопроса:
— Кстати, дорогая, а где же Герон?
— Я не знаю, — уныло отвечала Тиспаса.
— Радостное событие не за горами, и нам хотелось бы
