Поль Феваль - Карнавальная ночь
РЕЧЬ КОРОЛЯ КОМЕЙРОЛЯ
Веселая компания вновь оказалась в маленьком зальчике кабачка под названием «Нельская башня», чьи окна выходили на задворки дома Маргариты, и откуда час назад доносилось однообразное пение, скрасившее одинокий обед Жулу. Окно, через которое Жулу и клерки нотариальной конторы Дебана обменялись несколькими словами, теперь было закрыто, а занавеска из алжирской ткани со смешанными шерстяными и хлопчатобумажными нитями, сменившая набивший оскомину кусок матрасного полотна, была плотно задернута.
Предосторожность была нелишней. Опасаться следовало не только любопытства соседей, но и клиентов папаши Ланселота, хозяина заведения, ибо окно находилось вровень с террасой, сообщавшейся с садом.
С развлечениями было покончено, как сказал король Комейроль. Благодаря содержимому бумажника появилась возможность принять предложение Бофиса. Видимо, предложение было весьма недурственным, поскольку король Комейроль говорил о нем с особой теплотой.
Прежде чем объяснить суть предложения Бофиса, мы хотим представить вам без всяких околичностей персонажей, одетых в костюмы героев модной пьесы, что собрались сейчас за бедно сервированным столом в кабачке, своим названием обязанным той же пьесе.
Собрание состояло из клерков нотариальной конторы Дебана и присоединившегося к ним чужака, небезызвестного господина Бофиса. Этот здоровенный детина, несмотря на обманчивую скромность его костюма селянина, играл отнюдь не второстепенную роль в описываемых событиях.
Что до собственно клерков нотариальной конторы, начнем с низших должностей, словно мы на военном совете.
Двух младших клерков, одетых, само собой разумеется, в костюмы первых любовников Готье и Филиппа д'Онэй, звали Жан Ребеф и Николя Нивер. Оба лелеяли надежду, что их когда-нибудь повысят в должности.
Далее следовал экспедитор Муанье, господин лет сорока, который когда-то управлял нотариальной конторой в провинции. Твердое жалованье в тысячу восемьсот франков плюс три тысячи франков за составление деловых бумаг. Муанье носил костюм трактирщика Орсини.
Следующую ступеньку после Муанье на иерархической лестнице, но не в табели о выдаче жалованья, занимал четвертый клерк Леон Мальвуа. Молодой человек с приятной внешностью и хорошими манерами, искусный фехтовальщик и счастливчик в любви, он частенько поговаривал о том, что пора бы остепениться, дабы заняться воспитанием младшей сестры, которая сейчас находилась в монастыре. На собрании он отсутствовал.
Далее наступает черед Жафрэ, миляги Жафрэ, как его называли, возможно, не без иронии. Ему было около тридцати лет, он был вдов, и весьма вероятно, что его жена отошла в мир иной не от хорошей жизни. Себя он называл уменьшительным именем Бенин, как Боссюэ. Дети его жили в приюте, а он кормил хлебными крошками воробьев. Лишившись жены и детей, принятых из милости в благотворительное заведение, Жафрэ завел себе семью из кошки, собаки и множества птиц. Вот где царил дух снисходительности и нежности! Благодушный Жафрэ обращался со своими кошкой и собакой вполне по-братски. Он был третьим клерком и получал жалованье в тысячу пятьсот франков в год, возможно, не заслуживая таких денег.
Второй клерк – Урбан-Огюст Летаннер имел двадцать пять лет от роду, две с половиной тысячи франков в год и артистические вкусы. Своим присутствием он заметно оживлял атмосферу в конторе. Денежных затруднений он не испытывал, единственным бременем были несколько пулярок, начиненных трюфелями, которые он, присовокупив деликатное посвящение, регулярно отправлял редактору газеты «На берегах Мезы», печатавшему его заметки. Он был словно Роже – Везунчик, воспетый Беранже, ум и образование – все было при нем. В нотариальной конторе с более строгим управляющим он играл бы роль «рабочей лошадки», но мы скоро увидим, что заведение Дебана было довольно странной лавочкой, изрядно отличавшейся от таинственных святилищ, где парижский нотариат обычно собирает своих служителей.
В нотариальной конторе Дебана царил дух непостоянства, и виной тому был ее достопочтенный мэтр. Если контора до сих пор существовала, то исключительно по привычке, которую, как известно, нелегко искоренить.
Летаннера превосходил король Комейроль, обладавший величественной осанкой, красноречием и южным акцентом. Он зарабатывал пять тысяч франков, не говоря о его частных делишках. С ним консультировались о продаже недвижимости, благодаря чему он уберег от распада немало браков.
Комейролю было лет двадцать восемь, он был невысок ростом, немного тучен, но всегда свеж и подтянут. Глаза его бархатисто блестели, выдавая в нем уроженца юга. Он охотно смеялся чужим шуткам, когда же требовалась серьезность, умело слагал выспренние фразы. Скромность нынче не в моде, как известно. С клиентами, готовыми заплатить три тысячи экю, обращаются с той же грубоватой откровенностью, как и с разносчиками воды, приобретая тем самым репутацию человека значительного.
Я знавал торговца химерами – асфальтом, американскими косилками, пневматическими устройствами и прочими калифорнийскими штучками, – который заставлял трепетать герцогов и пэров, говоря им колкости в тиши кабинетов. Подобное искусство не всякому дается. Мазарини нападал на Анну Австрийскую, а юный король Людовик XIV, бывший тому свидетелем, не смог избавиться от кардинала прежде, чем тот умер своей смертью. Прохвост, о котором я упомянул, до сих пор жив и здоров. Из Сен-Жерменского предместья ему на каторгу шлют варенье.
И последнее замечание: король Комейроль был из тех людей, которые способны произнести с невозмутимой важностью любую бессмыслицу и глазом не моргнуть при этом. Не всякому такое удается.
Когда веселая компания вернулась в «Нельскую башню», кабачок пребывал в волнении по причине убийства, совершенного в десяти шагах от двери заведения. Предусмотрительный Комейроль обратился к господину Ланселоту с трогательной речью:
– Папаша, мы собирались пойти потанцевать, но как увидели этого несчастного, ноги у нас стали ватными. Накройте нам ужин в большом кабинете.
Господин Ланселот, добряк, гордившийся тем, что весит сто пятьдесят килограммов, ни на секунду не усомнился в том, что волнение дурно воздействует на ноги клиентов, зато способствует обострению аппетита. Он поплыл к плите, на ходу бросая гневные реплики по поводу нерасторопности полиции, и раздул угли.
Ужин был подан, но никто не чувствовал голода. Ужин был лишь предлогом.
Отослав официантов и заперев дверь на засов, король Комейроль открыл бумажник и выложил на скатерть на всеобщее обозрение его содержимое – двадцать банковских билетов. Наступило молчание, за которым угадывалось возбуждение, и мы должны признать, что никто из присутствующих не выразил вслух сомнения в законности присвоения неизвестно кому принадлежавшего имущества.
