Валерий Гусев - Мстители двенадцатого года
Словом, Давыдову было в чем завидовать, особенно тем офицерам, которые пытались, по словам партизана, «поравнять службу мою со своими переездами от обеда на обед. А мы задачу свою понимали в том, чтобы теснить, беспокоить, томить, вырывать, что по силам, и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно».
А этот малый огонь, зажженный Денисом Давыдовым, разгорелся беспощадным пламенем. «Мы кололи, рубили, стреляли и тащили в плен офицеров, солдат и лошадей».
Немыслимо было кому-нибудь из штабных не за спиной, а в лицо сказать Давыдову то, о чем они перемигивались. Вряд ли бы нашелся язвительный шутник, который осмелился стать к нему лицом в лицо у барьера. А вот Дениса Васильевича злобные наветы нимало не тревожили. «Огражденный чистой совестью и расписками… я смеялся над холостым зарядом моих противников и желал для пользы России, чтобы каждый из них мог выручить себя от забвения подобными расписками». (По распискам, от 2 сентября до 23 октября партией Давыдова было взято в плен три тысячи пятьсот шестьдесят рядовых и сорок три штаб— и обер-офицера. Это не считая убитых в бою, отбитых обозов, орудий, припасов.)
Не ради славы воевал гусар Давыдов, ради Отечества. И того же ради рвались юные офицеры из армии под его руку. И то — можно понять: в армии переходы, отходы, обходы, а здесь всякий день на коне, в виду противника, с саблей в руке, с пистолетом за поясом. Тут уж точно — выручить себя от забвения в потомках.
Корнет Буслаев служил при штабе без особого рвения, со скукой. Молодость требовала подвигов, опасностей, хмельной радости схватки — с сабельным звоном, ржанием боевого коня, с пистолетными выстрелами. А тут как раз пошла слава о партизанских подвигах партии Дениса Давыдова. Волна за волной набегали захватывающие дух сведения. Отбил от врага целый пушечный парк. Угнал обоз, истребив все его охранение, с зарядами и картечами. Освободил наших пленных. Перехватил важнейшего курьера, поспешавшего с бумагами от самого Наполеона…
Не вынес Буслаев. Стал просить прямого командира отпустить его к Давыду. Тот выслушал со вниманием и, так как сам был еще недавно молод, возражать не стал.
— Ну, с Богом, корнет. Однако смотри: окромя своей собственной чести не урони честь моего полка.
— Не уроню! Благодарю от души, господин полковник.
Посмотрел ему полковник вслед, улыбнулся и вспомнил себя при Аустерлице, где получил свою первую боевую награду из собственной руки государя.
Тем же днем, в сопровождении денщика и попутного эскадрона улан, Буслаев отправился к партизанам, безусый мальчик — на подвиги…
Давыд принял его ласково, он тоже любил молодежь, да и сам к тому времени далеко до тридцати годов еще не достиг. К тому же пусть и безусый, пусть и не шибко обстрелянный, у костров бивачных не прокопченный, а все же — офицер. Глядишь, два-три дела, схватка, погоня — и получится из юнца лихой командир.
Но, однако, Давыд, как и многие дворяне того времени, был талантлив не только как поэт и отважный рубака и выпивоха — он был и тактик, и стратег, и тонкий и точный знаток людей.
— Послужишь в эскадроне князя Щербатова рядовым. Не обижайся. Что смеешься? Знаком тебе? Все равно решения не меняю. Посмотрим тебя в деле, а уж там решится твоя карьера. Вас много таких, что к нам прибиться мечтают, да эту честь заслужит надобно.
— Заслужу!
Давыд не зря такую осторожность обозначил. У всех его товарищей не изгладился из памяти молодой корнет Васильчиков. Тоже из адъютантов, тоже горячий и мечтательный до подвигов, до орденов и золотого оружия «За храбрость».
Корнет Васильчиков наподобие корнета Буслаева начал досаждать командиру просьбой отпустить его к Давыдову. И как разрешения на то не получил, то отправился без оного, самовольно. Поступок сам по себе далеко не из лучших, нарушение очень серьезное. Да вот кабы проявил себя, может, и сошло бы с рук. Но вот не проявил…
Добрался до Гжатского уезда, где квартировала тогда партия Давыдова. До партии своими силами не дошел — перехватил его партизанский пикет.
— Кто таков?
— Такого-то полка корнет Васильчиков. Имею срочное поручение от полковника Иванова-второго до подполковника Давыдова.
Что ж, доставили до Давыда. Тут у Васильчикова первое разочарование случилось. Представили его не на живописном биваке, а в курной избе, и не геройскому гусару с усами колечками и беспощадной саблей, а к настоящему мужику. В бороде, в кафтане и разве что не в лаптях. Сидит мужик за плохо тесанным столом, хлебает липовой ложкой крестьянские щи, а по столешнице тараканы разбегаются, хлебные крошки по сторонам растаскивают.
Видно у Васильчикова было такое лицо, что Давыд рассмеялся:
— Честь имею — подполковник Денис Давыдов. Штец не угодно ли с дороги?
— Корнет Васильчиков… Прибыл для прохождения службы в вашей партии.
— Садись, корнет. Крючков, ну-ка налей корнету миску с краями. Да чарку поднеси. Ишь, аж побледнел с усталости. — Давыд свою миску, пустую, отодвинул, взглянул пытливо: — Кто ж тебя ко мне направил?
— Полковник Иванов-второй.
— Что-то не знаю такого. Которого полка?
— Брянского гусарского.
Давыд поскреб пятерней бороду.
— Куда ж мне тебя определить-то? Давай-ка предписание. Что мнешься? Потерял? Или неприятелю подарил?
Корнет еще пуще замялся, покраснел.
— Своей волей я… Не пускал меня командир.
— Вот как! Видать, ты ему шибко нужен, не может он без тебя службу справлять.
— Я в дело хочу! Мне приказы и донесения носить невмоготу стало. Скучно…
— И чин не идет, и награда не ждет. Однако, корнет, для офицера первое дело — дисциплину и порядок соблюсти. И самому важно, и команде пример достойный. Не одобряю. Но, раз уж ты так молод, пенять тебе не стану. Иди в строй, а там посмотрим. Крючков, устрой корнету ночлег. По-партизански, на вольном воздухе, пусть от своих штабных бумаг продышится.
Корнету Васильчикову постелили солдатскую шинель под сосной, дали укрыться пропахшей лошадью попоной.
Долго лежал без сна корнет, разглядывая безразличные к нему звезды в черном небе. Не такой ему мнилась партизанская жизнь. Шумные биваки с пуншем и песнями, буйные налеты на обескураженного неприятеля, пляски и песни бывалых солдат, красные девки в освобожденных и охраняемых деревнях…
А наутро, не успел отлежать бока, побудка подняла на ноги.
— Седлать! — команда. — В строй! Справа по трое марш рысью.
Вот так и началась для корнета Васильчикова партизанская жизнь. Сперва в неровном строю под моросящим дождем, с боками, намятыми корнями сосны, с неясными сожалениями. А потом — походы, засады, ночевки в глухом лесу, осенние дожди, предзимняя стужа, нечистота, невозможность хорошо отдохнуть и сладко согреться. Негаданные бои, бессонные ночи.
