Артур Конан Дойл - Сэр Найджел Лоринг
— Дорогой, любимый повелитель, — вскричала она, — тебе не сделали ничего плохого? Я ждала возле старого ясеня, а вы все не шли и не шли.
— Видишь, жена меня все-таки схватили.
— Будь проклят этот день! Отпустите его, добрые, благородные господа, не отнимайте его у меня!
— Они замолвят за меня слово в Гилдфорде, — сказал разбойник. — Они поклялись. Только сначала верни им сумку, что ты взяла.
Она вытащила сумку из-под широкого плаща.
— Вот она, благородный сэр. Право, мне нелегко было взять ее — ведь вы пожалели меня в моей беде. Пожалейте же нас еще раз! Будьте к нам милосердны, добрый сэр. На коленях умоляю вас, благороднейший и добрейший сэр!
Найджел схватил мешок, ощупал его и с облегчением почувствовал под рукой сокровища леди Эрментруды.
— Я дал слово, — ответил он, — и сделаю, что могу. Но решать дело будут другие. Встаньте, пожалуйста, больше я ничего не могу обещать.
— Что ж, на нет и суда нет, — ответила она и, спокойно глядя на них, поднялась с колен, — Я молила о сострадании, а больше мне просить не о чем. Ну а прежде чем вернуться в лес, хочу предостеречь вас — будьте осторожны, не потеряйте мешок еще раз. Ведь ты, лучник, не видел, как я взяла сумку? А это было так просто. И может случиться еще раз. Поэтому посмотри-ка сюда. В рукаве я всегда ношу нож, он невелик, но очень острый. Я незаметно вытащила его, а когда сделала вид, будто плачу, уткнувшись в седло, вот так перерезала…
С быстротой молнии она полоснула ножом по тетиве, которой был связан ее муж, и тот, поднырнув под брюхом лошади, как змея скользнул в кустарник. Но на ходу он успел ударить Поммерса кулаком в живот. Громадная лошадь вне себя от ярости встала на дыбы, и Найджел с лучником, повиснув на поводьях, еле-еле удержали ее на месте. Когда наконец конь успокоился, разбойников и след простыл. Напрасно Эйлвард с луком наготове бегал туда-сюда среди высоких стволов, всматриваясь в затененные прогалины. Когда он вернулся, они с хозяином смущенно посмотрели друг на друга.
— Да, солдаты мы неплохие, а вот в стражников не вышли, — заметил он, садясь на пони.
Но на хмуром лице Найджела уже появилась улыбка.
— Зато мы вернули то, что чуть не потеряли, — ответил он. — Теперь-то я положу мешок перед собой и больше не спущу с него глаз до самого Гилдфорда.
И они затрусили вперед по дороге к церкви св. Катарины. Там они еще раз переправились через извилистую реку Уэй и оказались на главной улице города, круто идущей вверх по холму. По обе стороны тянулись дома с массивными остроконечными крышами; слева стоял монастырский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружечку доброго эля, а справа — большая квадратная башня замка — не мрачные серые развалины, а веселая, оживленная, над которой развевался флаг с гербом, а поверх зубцов поблескивали стальные каски. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок; вторая из них, если считать от церкви св. Троицы, принадлежала золотых дел мастеру, богачу и мэру города Торолду.
Он долго и любовно рассматривал крупные рубины и искусную работу кубка. Потом провел рукой по седой окладистой бороде, словно раздумывая, сколько дать за кубок, пятьдесят ноблей или шестьдесят: он отлично знал, что перепродаст его за верных двести. Предложишь слишком много — себе в убыток; предложишь слишком мало — глядишь, молодой человек заберет обратно и отправится в Лондон: вещицы-то редкие и очень дорогие. Молодой человек, правда, одет бедно, и взгляд у него тревожный. Вероятно, попал в затруднительное положение и даже не знает истинной цены тому, что принес. Надо у него все выведать.
— Это очень старые вещи, достойный сэр, они давно вышли из моды, — начал он. — О камнях я ничего не могу сказать, они тусклы и необработаны. Но если вы запросите недорого, я все возьму, хотя я сижу здесь не для купли, а для продажи. Сколько вы хотите?
Найджел в растерянности нахмурил брови. Да-а, в этой игре его не выручит ни отвага, ни ловкость. Тут новые силы вели наступление на старые, купец шел покорять воина. Целые столетия он изматывал его, ослаблял его силы, пока наконец не сделал своим слугой, своим рабом.
— Я, право, не знаю, досточтимый сэр, ни мне, ни кому-либо еще, кто носит мое имя, не доводилось торговаться. Ну, а вы знаете, сколько могут стоить эти вещи, ведь торговля — ваше ремесло. У леди Эрментруды совсем нет денег, а нам надо принять короля. Заплатите за них по справедливости, и дело с концом.
Ювелир улыбнулся. Сделка обещала быть еще проще и выгоднее, чем он предполагал. Он собирался предложить пятьдесят золотых, но теперь грешно было бы дать больше двадцати пяти.
— Не знаю, что мне потом с ними делать, — начал он, — но раз речь идет о королевском визите, я не пожалею двадцати пяти ноблей.
У Найджела упало сердце. На такие деньги не купить и половины того, что им нужно. Ясно, что леди Эрментруда очень переоценила свои сокровища. Но возвращаться с пустыми руками ему все равно нельзя, значит, если вещи, как уверяет добрый старик, стоят двадцать пять ноблей, остается только поблагодарить его и взять эти золотые.
— Меня очень огорчило то, что вы говорите. Конечно, вы лучше разбираетесь в таких вещах. Что ж, я возьму за них…
«Сто пятьдесят», — услышал он шепот Эйлварда и громко повторил, донельзя обрадовавшись даже такой ничтожной помощи на этом новом для себя поприще:
— Сто пятьдесят.
Ювелир вздрогнул. Этот юноша не так уж прост, как показался сначала. Его открытое лицо и ясные голубые глаза — не что иное, как ловушка для неосторожных. Ему еще не случалось так попадать впросак.
— Это пустой разговор, он ни к чему не приведет, достойный сэр, — ответил он и отвернулся, перебирая ключи от своих прочных сундуков, — но я не хочу обойтись с вами несправедливо, последняя цена — пятьдесят ноблей.
— И сто, — прошептал Эйлвард.
— И сто, — повторил Найджел, зардевшись от собственной жадности.
— Ну, хорошо, берите сотню, — воскликнул купец, — берите целую сотню, стригите меня, обдирайте, обирайте, пустите по миру!
— Я никогда не простил бы себе, случись это на самом деле, — сказал Найджел. — Вы были честны со мной, и я не хотел бы причинять вам зло. Поэтому я охотно возьму сто…
— Сто пятьдесят, — шепнул Эйлвард.
— Сто пятьдесят, — громко повторил Найджел.
— Клянусь святым Иоанном Беверлийским, — воскликнул купец, — я приехал сюда с Севера, а там, всякий знает, народ в делах хитрый да ловкий! Так вот, я скорее стану вести дело с целой синагогой жидов, чем с вами, хоть у вас такие благородные манеры. Вы в самом деле не согласны на меньшую сумму? Боже мой! Вы лишаете меня месячного дохода. Это же целое утро тяжелой работы! И зачем только вы ко мне явились?
