Александр Дюма - Графиня де Монсоро
Горанфло с большим трудом прочитал этот акт королю; страдания того были так велики, что он закрыл лицо руками.
– А если я откажусь подписать? – воскликнул король плаксивым тоном.
– В таком случае вы себя погубите дважды, – откликнулся голос герцога де Гиза, приглушенный капюшоном. – Считайте, что вы уже мертвы для мира, и не вынуждайте подданных проливать кровь человека, который был их королем.
– Вам не заставить меня, – сказал Генрих.
– Я предвидел это, – шепнул герцог сестре, лоб ее был нахмурен, а в глазах читался страшный замысел.
– Ступайте, брат, – добавил он, обращаясь к Майенну, – пусть все вооружатся и будут готовы!
– К чему? – спросил жалобно король.
– Ко всему, – ответил Жозеф Фулон.
Отчаяние короля удвоилось.
– Проклятие! – воскликнул Горанфло. – Я ненавидел тебя, Валуа, но теперь я тебя презираю. Давай подписывай, иначе я убью тебя своими собственными руками.
– Погодите, – сказал король, – погодите, пока я вверю себя воле всевышнего и он ниспошлет мне смирение.
– Он опять собирается думать! – возмутился Горанфло.
– Оставьте его в покое до полуночи, – сказал кардинал.
– Благодарю, милосердный христианин, – воскликнул исполненный отчаяния король. – Бог воздаст тебе!
– А у него действительно расслабление мозга, – сказал герцог де Гиз. – Мы оказываем Франции услугу, свергая его с трона.
– Все равно, – заметила герцогиня, – какой бы он ни был слабоумный, я буду иметь удовольствие его постричь.
Во время этого диалога Горанфло, скрестив на груди руки, осыпал Генриха самыми грубыми ругательствами и перечислял все его прегрешения.
Внезапно снаружи монастыря раздался глухой шум.
– Тише! – крикнул голос герцога де Гиза.
Воцарилась глубочайшая тишина. Вскоре они поняли, что это гудят двери аббатства под чьими-то сильными и равномерными ударами.
Прибежал обратно Майенн со всей быстротой, какую допускала его толщина.
– Братья, – сказал он, – у главного входа отряд вооруженных людей.
– Это за ним, – сказала герцогиня.
– Тем более ему надо поторопиться с подписью, – заметил кардинал.
– Подписывай, Валуа, подписывай! – закричал громовым голосом Горанфло.
– Вы дали мне срок до полуночи, – умоляюще сказал король.
– А ты уже и обрадовался, рассчитываешь на помощь.
– Конечно, у меня еще есть возможность…
– Умереть, если вы сию же минуту не подпишете, – прозвучал повелительный и резкий голос герцогини.
Горанфло схватил короля за руку и протянул ему перо.
Шум снаружи усилился.
– Еще один отряд, – сказал прибежавший монах. – Они окружают паперть и обходят слева.
– Скорей! – нетерпеливо вскричали Майенн и герцогиня.
Король обмакнул перо в чернила.
– Швейцарцы, – явился с сообщением Жозеф Фулон. – Они занимают кладбище справа. Аббатство полностью окружено.
– Ну что ж, мы будем обороняться, – ответил решительно герцог Майеннский. – Ни одна крепость не сдастся на милость победителя, имея такого заложника.
– Подписал! – взвыл Горанфло, вырывая лист из рук Генриха, который, сраженный всем этим, закрыл лицо капюшоном, а поверх него – руками.
– Значит, мы – король, – сказал кардинал герцогу. – Унеси поскорей этот драгоценный пергамент.
Король, в порыве горя, опрокинул маленькую и единственную лампу, освещавшую эту сцену, но пергамент был уже в руках у герцога де Гиза.
– Что делать? Что делать? – спросил прибежавший со всех ног монах, под рясой которого угадывался самый настоящий дворянин в самом полном вооружении. – Явился Крийон с французской гвардией и вот-вот высадит двери. Прислушайтесь!..
– Именем короля! – донесся мощный голос Крийона.
– Чего там! Нет больше короля, – ответил Горанфло через окно кельи.
– Какой разбойник это сказал? – откликнулся Крийон.
– Я! Я! Я! – выкрикнул из темноты Горанфло с самой вызывающей надменностью.
– Попытайтесь разглядеть этого дурня и всадите ему парочку пуль в брюхо, – приказал Крийон.
А Горанфло, видя, что гвардейцы взяли мушкеты на изготовку, немедленно нырнул обратно в келью и плюхнулся на свой мощный зад посреди нее.
– Ломайте двери, господин Крийон, – приказал среди всеобщей тишины голос, от которого встали дыбом волосы у всех настоящих и мнимых монахов, находившихся в коридоре.
Тот, кому принадлежал этот голос, отделившись от остальных, подошел к ступеням аббатства.
– Повинуюсь, государь, – ответил Крийон и со всего размаха ударил по главной двери топором.
От этого удара содрогнулись стены.
– Что вам надо? – спросил дрожащий приор, выглядывая в окно.
– А! Это вы, мессир Фулон, – произнес все тот же высокомерный и спокойный голос. – Верните-ка мне моего шута, он решил заночевать тут у вас в одной из келий. Мне нужен мой Шико. Я скучаю без него в Лувре.
– Зато я очень весело провожу время, сын мой, – ответил Шико, сбрасывая капюшон и расталкивая толпу монахов, отшатнувшихся от него с воплями ужаса.
В это мгновение герцог Гиз, по приказу которого был принесен светильник, прочел с таким трудом добытую и еще не просохшую подпись внизу акта об отречении:
«ШИКО ПЕРВЫЙ»
– Шико Первый, – воскликнул он, – тысяча проклятий!
– Мы погибли, – сказал кардинал, – бежим!
– Вот тебе, – приговаривал Шико, стегая веревкой, заменявшей ему пояс, полубесчувственного Горанфло. – Вот тебе!
Глава L
Проценты и капитал
По мере того, как король говорил, и по мере того, как заговорщики узнавали его, изумление их сменялось страхом. Подпись «Шико I» под отречением превратила страх в ярость.
Шико сбросил рясу с плеч, скрестил руки на груди, и, пока Горанфло улепетывал со всех ног, он, неподвижный и улыбающийся, встретил первый натиск.
Положение его было ужасным.
Разъяренные дворяне надвигались на гасконца, твердо решив отомстить ему за жестокий обман, жертвой которого они стали.
Но вид этого безоружного человека с грудью, прикрытой лишь двумя скрещенными руками, вид этого смеющегося лица, словно подзадоривающего столь грозную силу обрушиться на столь полную слабость, остановил их, быть может, еще более, чем увещания кардинала, который убеждал, что смерть Шико ничего не даст, а, напротив, навлечет на них страшную месть короля, принявшего вместе со своим шутом участие в этой зловещей буффонаде.
В результате кинжалы и рапиры опустились перед Шико, который, может, в порыве самоотречения, – а Шико на это был способен, – может, потому, что он разгадал мысли своих врагов, продолжал смеяться им в лицо.
