Огюст Маке - Прекрасная Габриэль
— Брат, может быть Господь не любит меня, может быть, моей смерти недостаточно, чтобы искупить мою жизнь, хотя я старалась, умирая, не делать ни шума, ни огласки. Может быть, я не попаду на небо, где уже находится мой Эсперанс, и где я не увижу его никогда. О, моя единственная надежда! Не позволяйте, чтобы я рассталась навсегда с ним, кого я буду любить и за могилой. Когда король меня забудет, когда все забудут дорогу к моей могиле, и даже мой сын не прочтет мое имя под густой травой, я останусь совсем одна. О, заклинаю вас, брат Робер, соедините меня с Эсперансом… смешайте пепел наших двух сердец…
Она не кончила, с нею сделалась дрожь, ее унесли без чувств на носилках, к мадам де Сурди.
«Я буду королевой», — подумала Анриэтта, видя, как Габриэль унесли почти мертвую.
Замет не солгал: на другой день она уже не страдала. Ла Варенн уведомил короля в письме, что она больна и умерла.
Надо отдать Генриху справедливость, король очень плакал.
Глава 80
ЭПИЛОГ
Прошел год. Двор французский расцвел во всей своей красе. Никогда не видали такого великолепия, никогда придворные так не веселились. Этими замечательными улучшениями Франция была обязана Анриэтте д’Антраг, царице празднеств, любви, царице сердца Генриха Четвертого. Король, как пожилые любовники, которые думают помолодеть оттого, что сызнова стараются начать жизнь, порхая, словно мотылек, от наслаждения к наслаждению. Он громко хохотал и веселился, это было в моде при дворе с тех пор, как фавориткой его сделалась Анриэтта д’Антраг.
Анриэтта была самая остроумная женщина во Франции. Ссорились, мирились, время скромности, таинственности, сердечного целомудрия прошли. Все эти люди, очевидно, старались закружить голову кому-нибудь или закружиться сами.
В начале апреля 1600 года большая карета в сопровождении гвардейцев спокойно ехала в Париж из замка Сен-Жермен. В этой карете сидели король, Анриэтта д’Антраг, Мария Туше и Бассомпьерр.
Бассомпьерр, молодой, не очень совестливый, совался везде, только бы посмеяться и попользоваться чем-нибудь. Мария Туше, нарумяненная, разряженная, сидела так прямо, что ее лоб касался верха кареты. Она любила воображать, что все прохожие принимали ее за ее дочь, и это очень ее радовало. Король не то веселый, не то принужденный, говорил ей любезности. Очевидно, он старался возбудить один разговор, чтобы отвлечь другой. В позе Анриэтты ошибиться было нельзя: она дулась.
С некоторого времени Анриэтта заняла прежнее место. По милости ее хитрости и по слабости короля, дело завязалось опять, как будто и не развязывалось. Никогда Анриэтта не намекала на событие, жертвой которого сделалась ее соперница; правда, король, который, однако, мог бы многое сказать, о многом расспросить, ничего не говорил, не расспрашивал Анриэтту о свидании, назначенном в Фонтенебло, и в несчастье, последовавшем за тем. Из этой взаимной сдержанности вышло то, что Анриэтта и не предполагала возможности, чтобы король не смотрел на нее как на олицетворенную невинность. Из этого выходило то, что король принимал роль обыкновенного любовника, со всеми ее выгодами, то есть так выглядело с внешней стороны, но мысли и свое сердце он сохранил совершенно свободными.
Антраги были убеждены, что никогда Генрих не был теснее опутан. Весь двор думал так, как они, и смеялся. Но Франция не смеялась. Когда видели, как Анриэтта д’Антраг насмехалась, дразнила, даже сердила этого короля, уважаемого всей Европой, все с ужасом говорили себе, что старик, подпавший под подобное иго, никогда не будет иметь сил сбросить его. Часто даже все Антраги, гордясь своим вступлением в королевскую домашнюю жизнь, лукаво спрашивали себя: как он нас прогонит, даже если бы хотел?
Однако царствовать таким образом было недостаточно. Звание королевы значит все для честолюбивой женщины. Анриэтта думала об обещании, подписанном королем. Иногда Антраги даже удивлялись своей деликатности. Прошел год, а от короля не требовали исполнения подписанного обещания. Год! Самые строгие приличия удовольствовались бы тремя месяцами траура. В своих частых совещаниях отец, брат, мать и дочь подстрекали друг друга потребовать долг от должника.
Анриэтта употребляла всю свою ловкость, чтобы разведать намерения короля. Ловкость не удалась. Она попробовала прямо приступить к делу. Однажды она рассказала королю, что в Европе ходили слухи о каком-то королевском браке.
Король перебил ее.
— Пусть ходят слухи, — сказал он и уехал на охоту.
В другой раз Анриэтта жаловалась, что ее оскорбили какие-то бродяги, назвавшие ее любовницей короля. Она плакала от стыда.
— Напрасно плачете, душа моя, — возразил Генрих и уехал в совет.
Анриэтта тоже держала совет и сказала королю в одну из его добрых минут:
— Я думаю, любезный государь, что у нас есть одно дельце, которое нужно устроить. Хотите, я пришлю к вам моего отца?
Генрих согласился, очень смеялся над этим предложением, назвал Антрага любезным тестем и уехал делать смотр.
Антраг сочинил речь и ждал аудиенции, но у Генриха никогда не находилось времени. Напрасно Анриэтта освежала его неблагодарную память, он никогда не вспоминал об этом дельце. Анриэтта сердилась, дулась. Генрих сначала этого не примечал, потом, так как эти ужимки мешали ему обедать с удовольствием, ему предложили ультиматум. Он сделался слеп и глух. Стали дуться больше прежнего.
Тут-то и встречаемся мы с ними после целого года. Генрих, скучая, возвращался в Париж. Анриэтту и ее мать призывал туда важный интерес. Д’Антраг хотел принудить короля к объяснению, если не лично, то через третье лицо, и потребовал аудиенции у Сюлли, и чтобы лучше объяснить министру, в чем дело, должен был взять Анриэтту в Арсенал.
Анриэтта, хотя дулась, однако старалась возбудить ревность в Генрихе. Она кокетничала с Бассомпьерром. Бедный король страдал, но был слишком умен, чтобы обнаружить это. Однако он боялся мстительной фаворитки, так что это путешествие в карете было нестерпимо для четырех путешественников.
В Нельи король нашел ждавших его лошадей; он вышел из кареты и увел с собой Бассомпьерра, не объяснив причины, что довело гнев Анриэтты до крайней степени. Эта гроза тотчас разразилась, как обе дамы остались одни в карете. Мария Туше сравнила это странное поведение короля с самыми дурными днями Карла Девятого.
— По крайней мере, — сказала она, — мой король имел преимущество, он входил в ярость. Это огромный ресурс для бедных женщин; с вашим королем, дочь моя, сладить нельзя, он никогда не сердится, а все смеется, это ужасно.
