Анна Антоновская - Город мелодичных колокольчиков
«Зари» — народный плач о грузинском царе, убитом людьми-чародеями. Как переплелась жестокая явь с древним сказанием. Дато тихо напевал песню, вглядываясь в слова, начертанные его кровью.
Видения толпой обступили Георгия. Вот послышался грохот камней, несущихся в пропасть, рокот неведомых труб, шум от ударов щитов о щиты. Откуда-то из мглы наплывали ветхие знамена, вставали когорты прадедов, они шли в блестящих шлемах, со шкурами тигров, перекинуты ли через плечо, с тяжелыми мечами, вскинутыми под самые звезды.
Потом поднялись туманы. Взошло багрово-красное солнце и озарило башни Носте. Высоко над ними, то словно тая в синеве, то вновь нависая живой угрозой, парил беркут, из крыла его выпало перо и долго кружилось над долиной, опоясанной золотым поясом солнца. Но вот перо мягко опустилось в родник — такое белое, словно обронил его ангел вечно снежных вершин. К роднику по витой тропинке плавно спускались стройные девушки, придерживая на плечах кувшины. Под всплеск воды зазвенел молодой голос, но вдруг налетел ветер, буйный джигит, подхватил на лету песню, будто кисею, и пронесся с нею по острым камням и зеленым зарослям. А самая красивая девушка стала зачерпывать воду кувшином, но не было… но не было в нем дна, и вода звучно падала обратно в родник. «Картли, моя неповторимая!»
Тяжело рассеивалась мгла под низким сводом. Ностевцы, разлив оставшуюся воду по ладоням, смочили себе лицо, — сон уже был не для них. Саакадзе расправил могучие плечи:
— Ну вот и день на пороге. Мы знаем, что ждет нас за этой железной дверью. Итак, сегодня, друзья, мы провожаем Бежана.
Да, они провожают его в жизнь, полную тех шипов, которые им сейчас казались мягче лепестков роз. В жизнь, полную треволнений и сопутствующего им очарования. В жизнь не только призраков, но и дорогих им существ. И поэтому Дато особо бережно вынул шелковый платок, прикоснулся к нему губами и протянул мальчику:
— Передай Хорешани… скажи, пусть не печалится… много лет счастливы с нею были… Пусть за меня сына целует, за меня шутит с ним.
— Передай деду, на мне сегодня желтые цаги были, — Димитрий закатал рукава, снял браслет, — скажи, я благословляю судьбу за то, что не пережил его… А браслет… пусть передаст той, которая хранит такой же…
— Передай жене, — Ростом сдернул с шеи тонкую цепочку с золотым крестиком, — скажи, чтобы мои два сына верно служили родине. Я ошибался… Они обязаны стать воинами, так я повелел! Пусть никакая смерть не устрашает их, ибо бескрылая жизнь страшнее всего.
— Передай Хорешани, — Гиви вынул из кармана византийскую монетку, — скажи, давно для нее купил, только случая подходящего не было подарить… И еще скажи — умру, благословляя ее имя.
Автандил откусил спадающую ему на лоб вьющуюся прядь, завернул в платок:
— Передай моей матери. Скажи, пусть ни в сердце, ни в мыслях своих не сожалеет обо мне. Я хочу до конца остаться ее достойным сыном. Моя лучшая из матерей никогда не любила слез, пусть и сейчас не затуманивают они ее прекрасные глаза… Передай Иораму и сестрам мои слова: думал сегодня я о них и напутствовал на долгую жизнь.
— Передай эту повязку моей матери. — Матарс снял с глаза черную и надел белую. — Скажи, пусть сбережет для примера нашим потомкам. Глаз мой я потерял на бранном поле.
Пануш, Элизбар передавали близким на память последние вещицы и прощальные слова.
Папуна бережно снял с груди ладанку:
— Передай Кериму, скажи, для маленькой Вардиси посылаю. Твоей бабо Мзехе и отцу твоему спасибо за любовь к Тэкле. Пусть Керим бережет свою красавицу жену. Пусть на свадьбе мою долю вина он сам выпьет за ту долю счастья, которая каждому человеку положена на земле. Любимым Русудан, Хорешани, Дареджан передай: пусть помнят — они жены воинов, не пристало им предаваться напрасной печали.
— Передай госпоже моей, — Саакадзе снял обручальное кольцо. — И еще передай слова любви и утешения. Скажи: ей отдаю последний вздох, как отдавал лучшие часы моей жизни, лучшие помыслы… Иораму скажи, пусть будет достоин своих братьев, Паата и Автандила, но пусть живет дольше, пусть родина гордится им, и, как пожелал Папуна, служит он также отрадою своей матери… А женится — сыновья его имена «барсов» пусть носят… Первого Даутбеком должен окрестить… второго — Папуна… Дочерям моим тоже такое передай: Гиви — чтобы звался один из сыновей Хварамзе, Эрасти — пусть будет у Маро… Дато, Ростом, Матарс, Пануш… — никого чтобы не забыли… Вся моя семья должна свято чтить тех, кто отдал мне свои жизни, кто жил и погиб рядом со мною… Теперь, Бежан, крепко запомни: ферман Хосро-мирзы имеет силу. Поэтому долго в Эрзуруме не тоскуйте, проберитесь в Тбилиси… И еще: не забудь повидать сына моего Бежана. Передай ему то, что сказал я: пусть не забывает, что он сын Георгия Саакадзе, и пусть будет воинствующим монахом, а не келейным. Еще передай госпоже Хорешани, если когда-нибудь встретит Эракле Афендули, пусть напомнит: нет горше гибели, чем гибель надежды. — Саакадзе вынул лежащий у него на сердце маленький кисет с вышитым беркутом, подержал на ладони, затем надел на шею Бежану и бережно застегнул ворот. По привычке он шагал по каменным плитам, эхо гулко отдавалось под мрачным сводом, и вдруг круто остановился. — Передай этот кисет игуменье монастыря святой Нины, скажи: в предсмертную минуту я думал о золотой Нино, пусть простит, если сможет…
Ни одна жилка не дрогнула на лице Димитрия, но «барсы» понимали, какую муку испытывал он, похоронивший в своем мужественном сердце необъятную любовь.
С искаженным от скорби лицом Эрасти обнял сына. Прислушиваясь к биению его сердца, он тихо ронял слова:
— Передай Дареджан… твоей матери… пусть научит тебя служить Иораму Саакадзе, как я служил Великому Моурави… передай, чтобы каждый день в молитвах своих вспоминала это имя… Еще передай: мое неизменное желание бог услышал — я умру рядом с повелителем моей жизни.
Саакадзе привлек к себе Эрасти, крепко поцеловал и ободряюще потрепал по плечу.
— Ты, мой Эрасти, умрешь рядом со мной, как жил рядом. Если обо мне вспоминать станут, то и твое имя повторят в числе славных имен моих сподвижников: друзья — с любовью, враги — с трепетом… Но сейчас нет рядом с тобой повелителя, а есть брат. И, по обычаю прадедов, скажем: брат для брата в черный день!
Вдруг Саакадзе наморщил лоб, мысленно повторил: «Враги — с трепетом!» — и стал беспокойно искать на себе какую-либо вещицу и, не найдя, оторвал от куладжи кусок бархата:
— Бежан! Передай это князю Шадиману, скажи, пусть он этим бархатом сбивает пыль с листьев лимона, вспоминая мои усилия перегнать мчавшуюся судьбу, которая впрягла в свою колесницу один белый день и одну черную ночь. Увы, не сумел я схватить под уздцы белый день, и меня настигла черная ночь… Передай… Думаю, моему противнику не будет безразлично, что в последний час вспомнил и о нем.
