Андреа Жапп - След зверя
– Боже мой…
Ломбардец испуганно посмотрел на Леоне. Тот кивнул, призывая банкира продолжить чтение.
Никогда прежде Капелла не думал, что когда-нибудь в его памяти всплывет то убийственное воспоминание, воспоминание пятнадцатилетней давности. Он дорого заплатил за это, в полном смысле слова. На его руку упала теплая капля, потом вторая. Он уронил веленевый листок на пол из каррарского мрамора, который был привезен из его родного города за баснословную цену. Понимал ли он, что плачет? Леоне не был в этом уверен.
Франческо де Леоне ждал. Он знал содержание этого послания, суть шантажа. «Годится любой вид оружия», – уточнил приор, прибегший к этой крайней стратегии.
В конце концов, какое ему дело до горя ростовщика, какое ему дело до его воспоминаний? По его вине умерло столько людей…
Джотто Капелла выдохнул:
– Это чудовищно.
– Почему? Потому что это правда?
– Почему? Потому что много лет назад… Потому что я выдержал пытку виновных, самую жестокую, которую применяют к самому себе. Потому что я столько сделал, чтобы заслужить прощение…
– Вернее, чтобы заслужить забвение. Мы никогда не забываем и никогда не прощаем. Что касается пытки виновных, я бы улыбнулся, если бы не был воином. Кто позволил мамлюкам захватить Акру после месячной осады? Султан аль-Ашраф Халиль топтался перед ее стенами со своими 70 тысячами всадников и 150 тысячами пехотинцев, прибывшими из Египта и Сирии. Оборона цитадели Сен-Жак была героической… По другую сторону стен находилось всего 15 тысяч защитников-христиан… Они сражались как львы, один против пятнадцати. Минеры султана атаковали уязвимые места крепости группами в тысячу человек. Они прокрались через сточные канавы и рвы для забоя… в нужных местах, что удивительно.
Леоне замолчал, внимательно смотря на дрожавшего человека, обеими руками ухватившегося за край своего рабочего стола. Капелла попытался оправдаться едва слышным голосом:
– Переговоры удались… Аль-Ашраф согласился выпустить защитников цитадели Акры с условием, что они оставят там свое имущество.
– Предположим… Король Генрих не мог согласиться на столь безоговорочную и унизительную сдачу. Кроме того, впоследствии защитники цитадели смогли убедиться, как султан выполняет свои обещания, – возразил Леоне спокойным тоном, пристально глядя своими глазами цвета морской волны на банкира. – Пятнадцатого мая Новая Башня, сданная графиней де Блуа, рухнула, поскольку минеры султана провели под нее подкоп. Тогда аль-Ашраф дал слово, что позволит побежденным уйти, главным образом женщинам и детям. Но его мамлюки, едва проникнув в цитадель, принялись грабить и насиловать. Затем была резня. Доминиканцы, францисканцы, клариссы… Множество женщин и детей было захвачено в плен… Потом их продали на невольничьих рынках… Резня только началась… Почти все они погибли, мои братья госпитальеры, рыцари-тамплиеры, рыцари орденов Святого Лазаря и Святого Фомы. Осталась лишь горстка калек.
– Но это было неизбежно… – простонал Капелла. – Двумя годами раньше, кажется, в августе, несколько итальянских крестоносцев Гуго де Сюлли на одном из базаров набросились на мусульманских крестьян и торговцев, так что тем пришлось искать убежища на своих складах и…
– И кто им помог? – прервал Капеллу Леоне, голос которого внезапно стал пронзительным. – Госпитальеры и тамплиеры!
– Это была война… Войны…
– Нет… Это была западня. Это была ловко устроенная западня, к тому же имевшая торговое значение, не так ли, банкир? Что касается стычки на базаре, то это плохой предлог. Всегда возникает необходимость оправдать войну, кто бы ее ни вел и где бы она ни велась. Но не в этом вопрос. Если бы мамлюкам не были известны планы Новой Башни и сточных канав, минеры не смогли бы сделать подкоп. Или, по крайней мере, работы продвигались бы медленнее. Мы могли бы надеяться, что к нам подоспеет подкрепление, или же, в худшем случаем, мы сумели бы вывести из крепости как можно больше людей. Сколько стоит резня 15 тысяч мужчин и почти стольких же женщин и детей, Джотто Капелла?
– Они… они меня били. Они… они хотели меня кастрировать… Они сделали бы это… Они смеялись, – бормотал он.
Глаза ростовщика бегали из стороны в сторону, словно он ждал помощи от провидения. Леоне не сводил с него взгляда. Хитрая лиса прибегла к последнему средству: к жалости.
Начало июня 1291 года. Битва шла в другом месте. Крепость Сидона находилась в осаде. Она не могла оказать длительного сопротивления. Двенадцатилетний мальчик сумел скинуть с плеча руку своего дяди Анри, сумел освободиться от этого мощного захвата, чтобы бегом броситься к руинам Акры. Его шатало из стороны в сторону, он падал, затем поднимался. Его руки были в крови. Белые широкие ступени, залитые светом. Ступени часовни. Широкие ступени, обезображенные полосами засохшей крови, месивом из человеческой плоти. Широкие ступени, гудящие от мух, которые отяжелели после такого роскошного пира.
Несколько женщин пытались укрыться в часовне, спрятать там своих детей. Под одной из женщин, голова которой, почти оторванная от шеи, смотрела в небо, подросток заметил шелковистую белокурую массу. Белокурую массу, слипнувшуюся от темной крови. Волосы своей сестры.
– Сколько, Капелла? Сколько за мою мать и семилетнюю сестру, которых, изнасиловав и перерезав им горло, оставили гнить на солнце, бросили собакам, растерзавшим несчастных так, что я не узнал их? Сколько за твою душу?
Наконец банкир перевел свой взгляд на рыцаря. Это был взгляд смерти, взгляд воспоминаний. Изменившимся голосом он сказал, догадываясь, что никогда не оправится после такого признания:
– Пятьсот ливров*.
– Ты лжешь. Я всегда распознаю вашу ложь, она слишком очевидная. Речь шла о более скромной сумме, не правда ли?
Банкир молчал. Рыцарь же продолжал настаивать:
– Не правда ли? Что? Что ты думал? Что, удвоив или утроив количество полученного золота, ты сумеешь получить отпущение грехов? Что, умножив цену предательства и алчности, ты в какой-то мере оправдаешь их? Что все в этом мире имеет свою продажную стоимость? Как ты думаешь, сколько стоят тысяча ливров, сто тысяч ливров или десять миллионов ливров в глазах Господа? Столько же, сколько паршивый денье.
– Триста… Но я получил только половину, они не сдержали своего слова. Они плюнули мне в лицо, когда я потребовал остальное.
– Прощелыги, – с горькой иронией сказал рыцарь. Затем рыцарь закрыл глаза и, подняв лицо к потолку, произнес, словно разговаривая сам с собой:
– Сто пятьдесят золотых ливров за столько трупов, за них двоих… Сто пятьдесят золотых ливров, которые позволили тебе стать банкиром. Выгодная сделка для… Кем ты был в то время, когда у тебя была душа?
