Тим Уиллокс - Религия
Они приехали обратно в Эль-Борго, и Матиас сказал ей, что намеревается на первом же корабле отправиться в Венецию. Любовь Карлы к Тангейзеру нисколько не уменьшилась, наоборот, ее жар и тоска по нему делались все сильнее. Но смерть Ампаро лежала на нем таким же тяжким грузом, как и на ней, может быть, даже тяжелее, и это общее безмолвное горе было скверной почвой, чтобы на нем могла разрастись страсть. Тангейзер не упоминал об их договоре, она тоже. Он спросил, останется ли она на Мальте, и она сказала, что не останется. Она разберется с делами отца и вернется в Аквитанию, вместе с Орланду. Тангейзер понимал ее: теперь остров был не просто домом рыцарей, отныне он принадлежит им по праву крови, и они обратят его в усыпальницу, посвященную войне. Доехав до Калькаракских ворот, они спешились, и Тангейзер повернулся к Карле.
— В ту ночь, когда нас схватили в надвратной башне!.. — произнес он. — Вы помните последние слова, которые Ампаро сказала мне?
— Конечно помню, — ответила Карла. — А что они означают?
Она видела боль, отражавшуюся на его лице.
— Я не могу их вспомнить, — сказал он. — И это доставляет мне постоянные страдания.
— «Соловей счастлив», — сказала Карла.
Тангейзер кивнул.
— Ну конечно. — Он улыбнулся, но глаза его были подернуты тоской.
Карла спросила:
— Что это означает?
— Она хотела сказать, что я — ее кроваво-красная роза, — ответил Тангейзер.
Карла посмотрела на него, заинтригованная, ожидая продолжения.
— У арабов есть такая сказка, — ответил он. — Ампаро была от нее в восторге.
— Вы расскажете мне?
Тангейзер обнял ее и крепко сжал. Он обнимал ее, пока Карла не испугалась, что сейчас он раздавит ее насмерть. Она чувствовала, что он пытается принять какое-то решение, разрывающее его на части, и потом его руки разжались. Он посмотрел на нее, в ярко полыхающих голубых углях его глаз она увидела тоску, такую глубокую, что измерить ее было невозможно, и она вдруг ощутила угрозу. Голос ее задрожал.
— Вы расскажете мне эту сказку? — спросила она снова.
— Да, — ответил Тангейзер. — Как-нибудь расскажу.
Эпилог
МИЛОСТЬ ГОСПОДНЯ
1566 год
Испанский наместник Сицилии, Гарсия де Толедо, прибыл на Мальту через неделю после снятия осады, и он был настолько поражен масштабами бедствий, какие увидел на острове, что плакал, как говорили некоторые, от скорби, а некоторые уверяли, что от стыда. Толедо провезли по пропитанным кровью землям, он услышал рассказ о страшных делах, творившихся на них, и потребовал, чтобы ему отдали лежащее в склепе тело его сына Федерико, который погиб в сражении за первую турецкую осадную башню. Через три дня Гарсия Толедский уехал. Он никогда больше не возвращался на Мальту и после вообще канул в забвение.
Зато забвение не грозило Ла Валлетту и Священной Религии. Великий магистр был провозглашен храбрейшим человеком во всем христианском мире, самым блистательным воином и стратегом, столпом воинствующей церкви. Сам Ла Валлетт остался равнодушен ко всем почетным званиям, посыпавшимся на него. Он не поехал в Рим, несмотря на обещание полного триумфа. На самом деле он больше ни разу не покидал остров, хотя приглашения следовали из всех дворцов Европы, а собственную славу ценил только потому, что она повлекла за собой колоссальный приток золота и множество новых соискателей, желавших вступить в орден. С характерной для него решительностью Ла Валлетт сейчас же приказал начертить план и соорудить новую массивную крепость на склонах холма Скиберрас; эта цитадель обещала стать самой неприступной из всех когда-либо существовавших и должна была называться Валлеттой[127] в его честь. Его бессменный латинский секретарь, Оливер Старки, работал вместе с Ла Валлеттом днями и ночами, ибо замысел и связанные с ним сложности были колоссальны, и, полностью поглощенные служением своей Священной Религии, оба монаха черпали в этом служении утешение до конца своих дней.
Мустафа-паша и его командиры оставили в земле Мальты сорок тысяч гази, а вместе с этими непогребенными мертвецами — и свои репутации. По прошествии шестидесяти изнурительных дней на море они возвратились в бухту Золотой Рог, чтобы предстать под презрительным взглядом своего султана. К их собственному изумлению, большинству из них удалось избежать удавки евнуха, ибо Сулейман склонил голову перед волей Аллаха. После чего приказал начать подготовку ко второму походу на остров в следующем году, на этот раз он сам собирался возглавить его и довести до славной победы. Но этому не суждено было осуществиться. В конце лета 1566 года в возрасте семидесяти двух лет могущественный шах скончался в Венгрии, ведя осаду Сегеда. Он умер, как и жил, воюя, и это событие явилось столь ошеломляющим бедствием, что лекарей Сулеймана удавили тут же в шатре. Смерть султана держали в тайне от его ага еще сорок три дня, пока забальзамированное тело правителя не было погребено в гробнице, выстроенной для него Синаном рядом с мечетью Сулеймана в Старом Стамбуле.
Наследником Сулеймана Великолепного стал его последний оставшийся в живых сын Селим,[128] известный, и по заслугам, под прозвищем Пьяница. Вот так солнце Оттоманской империи начало медленно клониться к закату, ибо с уходом тени Господа на земле оно миновало и зенит, и меридиан.
В Риме было совершено неудавшееся покушение на жизнь Папы Пия IV, Джованни Медичи. Его несостоявшийся убийца был одним из тех сумасшедших убийц-одиночек, которые прекрасно известны из истории всех эпох; негодяй умер в темнице раньше, чем успел выдать своих неведомых товарищей-заговорщиков. Однако воли Господней избежать не так просто. Медичи сразила куда более жестокая рука — рука римской лихорадки в декабре 1565 года. Микеле Гислери, как давно уже мечтал, надел после него «туфли рыбака» и вызвал искреннее веселье в узких кругах, взяв себе, в качестве Папы, имя Пий V. При его правлении инквизиция заново расцвела. Гислери и дальше вел войны с последователями Мухаммеда и с протестантами во всей остальной Европе. Интеллектуальный мрак затопил католический мир, пришедший в длительный и бессмысленный упадок. За свои вопиющие преступления Папа-инквизитор в один прекрасный день был причислен к лику святых.
На героических защитников Мальты пала задача заново отстраивать селения на острове. Из всего населения, составляющего двадцать с небольшим тысяч человек, за время осады были истреблены семь тысяч взрослых мужчин. Их поля лежали иссохшие и заброшенные, их дома превратились в груды развалин, а многие из тех, кто избежал смерти, остались калеками на всю жизнь. Они продолжали жить в тени ярко сияющей Религии, и их впечатления о том, что произошло, никогда и никем не были записаны, ибо рыцари были «i nostri»,[129] тогда как мальтийцы оставались «la basse plebe»,[130] а низшим полагается знать только одно: они созданы выполнять приказы тех, кто стоит выше их.
