Наездник Ветра - Григорий Александрович Шепелев
– Они вернутся, – сказал Рагдай, – что ещё от меня хотите?
– Хотим кое-что узнать, – вновь подала голос Настася, – скажи, мой милый Рагдай – ты ведь нас не дашь в обиду Кристине, случись вдруг что?
Рагдай очень удивился. Но он не успел ни о чём спросить, поскольку ему хором объяснили суть дела – мол, ходят слухи, что если произойдёт какое-нибудь несчастье, дружина может признать Кристину наследницей Святослава.
– Вот это глупость так глупость, – вздохнул Рагдай, – наследника Святослава звать Ярополк, и он сидит в Киеве!
– Так и есть, – кивнула Настася, – это ты очень верно заметил, что Ярополк в Киеве сидит. А здесь – Доростол! Скажи мне, ты помнишь княгиню Ольгу, мать Святослава? Она после смерти своего мужа, Игоря, прибрала к рукам власть над Русью. А ведь она была христианкой, как и Кристина! Но вот дружина вдруг почему-то взяла да и подчинилась ей.
– Именно потому, что она была матерью сына Игоря, Святослава, – пожал плечами Рагдай, – а у Кристины от князя ребёнка нет. Поэтому в Доростоле наследником Святослава станет Цимисхий.
Девушки успокоились и продолжили пить вино. Через полчаса оно их разгорячило. Им стало жарко. Они полуобнажились. Но им от этого стало холодно, и они начали плясать, чтобы хоть немножко согреться. И вдруг одна из них – хорошо, что это была Настася, а не какая-нибудь другая, кинулась на Рагдая и стала его трясти, жалобно прося, чтоб он её защитил. Пришли гусляры. Заметив, что танец выходит не очень слаженный, они выпили по глоточку вина и сели играть. Но танец от этого изменился мало. Потом явилась Кристина. Также сделав глоток, она начала читать какую-то проповедь. Вслед за нею вошло несколько дружинников. Среди них был стрелок Малёк. Полуобнажённая Софья бросилась на него, утверждая, что он пронзил её сердце. А дождь всё лил. Наступал рассвет двенадцатого июня.
Когда восток заалел, в Доростол вернулись князь Святослав, Лидул, Куденей, Стемид и их воины. Почти все. Каким же был результат их ночной прогулки? Ошеломляющим. Под покровом ночи, в шуме грозы окружив большое село Юхронь, они предложили жителям вынуть из закромов съестные припасы – зерно, муку и готовый хлеб. Все эти продукты были рассованы по мешкам. Мешков набралось без малого девятьсот. Погрузив их в лодки, бойцы Стемида двинулись к Доростолу, а всадники во главе с Лидулом и Святославом погнали в город домашний скот – племенных быков, коров, овец и свиней. Как раз из-за поведения этих самых свиней, которые хрюкали и визжали, грабители не смогли по-тихому миновать ромейский военный лагерь возле реки. Весь гарнизон лагеря, поднятый по тревоге, вышел на битву и потерпел поражение. Опасаясь, что подоспеют другие части ромейской армии, победители торопливо вернулись в город. Этот успех чрезвычайно обрадовал осаждённых. Ещё бы – ведь Доростол получал отличной провизии на неделю! А вот вина оказалось в Юхрони мало. Можно сказать, что даже и вовсе не оказалось. И это была беда.
Глава тринадцатая
После нападения на Юхронь Цимисхий решил ускорить события. Он не мог позволить себе стоять на Дунае ещё два месяца, потому что Гонцы почти каждый день доставляли очень тревожные вести со всех окраин Империи и не только. Игнатий Нарфик докладывал из Константинополя о попытке переворота, организованной консулами. Опять бурлила и Сирия. Царь спросил у военачальников, стоит ли, на их взгляд, предпринять немедленный штурм Доростола. Доместики и стратиги сошлись на том, что штурм обойдётся дорого. Если уж василевс, хвала Господу, осознал, что нечего церемониться с варварами, то будет гораздо лучше заставить их выйти в поле или подохнуть голодной смертью. Цимисхий счёл этот совет правильным. В тот же день один из доместиков, Велизарий, отбыл с четырёхтысячной схолой в Константинополь, чтобы затем направиться в Сирию и усилить боеспособность тамошних гарнизонов, в особенности антиохийского. Остальные военачальники во главе с Вардой Склиром и Николаем Хилоном сразу же занялись перегруппировкой войск вокруг Доростола.
А во дворце, тем временем, опять шёл военный совет. Ещё бы – победа! На этот раз рядом с князем было столько дружинников, сколько мог вместить весь дворец – около трёх тысяч. Все остальные праздновали успех в городских тавернах, но с той же пышностью, при таком же обилии красоты в виде амазонок, гетер и даже богинь. Лепёшек и мяса на всех столах опять было вдоволь, а вот вино уже берегли. Несмотря на это, Талут, которого допустили в большую залу дворца, опять был на высоте. Более того – им владело какое-то беспримерное, оглушительное, надзвёздное вдохновение. Так, к примеру, он заявил, что после побоища близ Юхрони погнался за тремя свиньями, да увлёкся и сгоряча не заметил, как въехал в ставку Цимисхия, где был сразу же окружён, однако ему удалось сойти за гонца из Сирии и наврать царю про всякие-разные мятежи, что и послужило причиной отбытия Велизария с четырьмя тысячами схолариев. Слушая этот вздор, приправленный руганью, никто даже не мог понять, что в нём интересного. Но при этом все хохотали. Кроме Настаси.
– Скажи, Талут, а с его любовницей ты развлечься там не успел? – спросила золотокудрая Эльсинора, первой проржавшись и проикавшись.
– Нет, – признался Талут, – какая уж там любовница! Да, конечно, в переполохе все двадцать пять царских баб спрыгнули с кроватей, чтоб на меня поглядеть, но мне было не до них. Пока я ловил этих трёх свиней около палатки Цимисхия, подоспели к нему гонцы с докладом о том, что произошло у Юхрони, и мне пришлось ускакать, схватив лишь одну свинью.
– Во дела! – хихикнула Епифания, – поглядите, какой дурак! Целых двух свиней упустил и двадцать пять девок! Спрятался бы под юбку одной из них, а чуть погодя она потихоньку открыла бы для тебя задние ворота…
– Ай, Епифания! Тьфу на них, на её ворота! Твои – просторнее. Или Агния с Софьей врут?
Агния и Софья начали возмущаться, несчастная Епифания – притворяться, что умерла, а все остальные – критиковать трёх свиней. Наверное, тех, которые убежали в ромейский лагерь. Настася, сидя рядом с Рагдаем и чуть склонив набок голову, молча, злобно, брезгливо разглядывала Талута. А тот стоял с сияющими глазами перед столом, держа в руке кубок, и сам смеялся над своей глупостью, и по-детски глядел в глаза друзьям и подругам, которые хохотали. Сам Святослав назвал его дураком, а Лидул – вруном, и это ему ужасно польстило. Но пир
