Генрих Эрлих - Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта
— Они тянут время? Зачем? — спросил Юрген.
— Ждут какого–то важного сообщения, так было объявлено по гамбургскому радио.
— По гамбургскому? — удивился Юрген.
— Чрезвычайно важного и горького, — сказал Красавчик.
— Кажется, поймал! — воскликнул Йорген Йоргенсен, пристроившийся у своего радиоприемника. Из того неслись какие–то хрипы.
— Это Вагнер, «Гибель богов», — продемонстрировал свою ученость Граматке, приподнимаясь на локте.
— Ни хрена в подвале не поймаем, — сказал Красавчик.
— Антенна не повреждена, хватило бы батарей, — сказал Йорген, он был спокоен как истинный викинг.
Музыка прервалась.
— Ставка фюрера сообщает о том, что наш фюрер Адольф Гитлер сегодня днем пал за Германию на боевом посту в рейхсканцелярии, до последнего вздоха борясь против большевизма. 30 апреля фюрер назначил своим преемником гросс–адмирала Дёница, ставшего президентом и главнокомандующим вооруженными силами рейха. Рейхсканцлером Германии назначен рейхсминистр Геббельс.
— Дрит![98] — сказал Йорген.
Остальные молчали. Известие о смерти фюрера не потрясло их, они видели слишком много смертей за время войны, а последние два дня и вовсе провели на грани жизни и смерти. Оно скорее принесло им некоторое облегчение — за годы службы они привыкли к определенности. Войне конец — вот что они вывели из этого сообщения. Как бы каждый из них ни относился к фюреру, он был для них олицетворением рейха, его добрым или злым гением, если они в конце войны и надеялись на чудо, то это чудо мог явить только фюрер, никто иной.
— Плевать я хотел на Геббельса! — выразил Красавчик общие чувства.
— А Готти бы новый президент понравился, он боготворил Дёница, — сказал Дитер.
— Нашел кого боготворить — начальство! — фыркнул Красавчик.
Фрике сидел с каменным лицом. Его мало интересовало происходившее. Казалось, что он уже знал все заранее.
А радиоприемник вещал между тем другим, самодовольным и уверенным в себе голосом:
— Немецкие вооруженные силы, мои боевые товарищи! Фюрер мертв, оставшись верным великой идее защиты народов Европы от большевизма. Он беззаветно отдал за это свою жизнь и погиб как герой. Он стал одним из великих героев Германии. В знак уважения и скорби мы приспускаем наши флаги. Фюрер назначил меня главнокомандующим вооруженных сил рейха. Я выполняю его волю для борьбы против большевизма и останусь верным ей до того момента, как она будет завершена. Вы совершаете великие подвиги, чувствуя, что война скоро будет окончена, и поэтому сегодня Германия вправе требовать от вас дальнейших усилий. Я требую от вас безоговорочного подчинения и дисциплины. Выполнение моих приказов позволит избежать ненависти и разрушения. Тот, кто нарушит свой долг, — трус. Клятва верности, данная фюреру, распространяется сейчас на меня, назначенного приказом фюрера главой государства и преемником главнокомандующего вооруженных сил. Немецкие солдаты, сохраняйте верность своему долгу! Жизнь вашего народа зависит от вас!
Передача оборвалась на полуслове, это Йорген крутанул ручку настройки.
— Плевать я хотел на Дёница! Плевать я хотел на ваш рейх! — кричал он, бегая по комнате. Он впал в неистовство как истинный викинг.
Они простили ему эти слова, ведь он был норвежец. Им тоже было наплевать на Норвегию, какой бы красивой, по рассказам Йоргена, она ни была. Йорген вдруг остановился посреди комнаты и стал говорить нараспев, раскачиваясь из стороны в сторону:
— Клянусь тебе, Адольф Гитлер, как вождю, быть верным и храбрым. Даю обет повиноваться тебе до самой смерти, и да поможет мне Бог!
Он был прав, старина Йорги, он клялся в верности фюреру, а не рейху. Он был свободен от присяги.
Вдруг из радиоприемника донесся молодой голос диктора «Гроссдойчер рундфунк»:
— Фюрер мертв. Да здравствует рейх!
— Дерьмо! — вновь взорвался Йорген и всадил несколько пуль в радиоприемник, заставив его умолкнуть.
— Господа, призываю вас к спокойствию, — сказал Фрике, вставая, — важные решения следует принимать с холодной головой.
— Сколько голов, столько умов,[99] — сказал Брейтгаупт.
— Да, господа, каждый волен принять собственное решение, — сказал Фрике. — Я вернусь, чтобы доложить вам об условиях русских.
Если бы Фрике не сказал этого, Юрген бы уже не ждал его возвращения. Он знал, какое решение тот принял.
— Я сдаюсь на любых условиях, — сказал Йорген, он тоже уже принял решение.
— Они обманут нас, они убьют нас, я видел их страшные азиатские хари, в них нет ничего человеческого, — ныл Граматке, — я застрелюсь.
Он даже потянулся к лежавшему поодаль автомату, но пока нерешительно. Юрген встал, подошел к нарам Граматке и забрал автомат. Тот был в таком состоянии, что мог и застрелиться, это сколько угодно, это был бы его выбор, но мог начать палить вокруг себя. Такое на фронте случалось.
— Предлагаю обмен, Йозеф, твою судьбу на мою судьбу, — сказал Гартнер, — только решай сразу, торговаться нет времени.
Граматке дрожал.
— Нет, — ответил он после долгой паузы.
Но Гартнер его уже не слышал. Последний обмен в его жизни не удался.
Вернулся Фрике.
— Они прислали какое–то чучело, трехдневная щетина, рваные брюки, немецкая кожаная куртка на плечах, эсэсовские перчатки! — Казалось, что для него не было ничего важнее внешнего вида парламентера. — Он назвался полковником! Он со свитой разыграл целый спектакль! Это был театр!
Вортенберг закашлялся. Фрике посмотрел на него, кивнул понимающе.
— Русские были столь любезны, что передали нам копию письменного приказа генерала Вейдлинга, — сказал он, достал листок бумаги из кармана кителя, зачитал текст:
— 30 апреля фюрер покончил жизнь самоубийством и, таким образом, оставил нас, присягавших ему на верность, одних. По приказу фюрера мы, германские войска, должны были еще драться за Берлин, несмотря на то что иссякли боевые запасы и несмотря на общую обстановку, которая делает бессмысленным наше дальнейшее сопротивление.
Приказываю: немедленно прекратить сопротивление. Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший командующий зоной обороны Берлина. Вы удовлетворены, обер–лейтенант?
— Вы сказали, что это был театр. Можно ли верить русским?
— В этом можно, уверяю вас. Условия капитуляции обычные: выход без оружия, гарантии сохранения жизни и оказания первой медицинской помощи. Мы поставили условие: отвести русские части от Рейхстага для предотвращения нежелательных эксцессов. Русские отказались и дали нам пятнадцать минут на размышление. Сошлись на двух часах. Нам нужно время, чтобы принять решения и завершить земные дела. Не так ли, обер–лейтенант?
