Венеция. История от основания города до падения республики - Джон Джулиус Норвич
Нападки, начатые недовольным и обозленным авогадором по имени Анджело Кверини в 1761 г. и регулярно повторявшиеся в 1770-е гг., были до странности похожи на то, что делал Раньеро Дзено (вплоть до их совершенно отрицательного результата), так что нет смысла рассказывать о них. Обстановка, однако, оставалась напряженной; обе стороны произносили страстные и часто несдержанные речи; и, когда в 1762 г. Франческо Лоредано сменил на троне самый искренний сторонник Совета десяти и трех инквизиторов, многие в Венеции отнеслись к новому дожу с глубоким опасением.
Марко Фоскарини не отличался радикализмом: он был ученым и литератором и, возможно, самым образованным человеком из всех венецианских дожей (наряду с Андреа Дандоло). Он сочинил длинную поэму «Коралл» (Il Corallo), написанную в попытке возродить венецианскую добычу кораллов, и, что еще более важно, составил серьезный труд по истории литературы – «Венецианская словесность» (Letteratura veneziana). Из этого труда был опубликован лишь первый том; второй так и остался незаконченным, когда дож умер в возрасте шестидесяти семи лет в марте 1763 г., пробыв у власти всего десять месяцев. Его похоронили в семейной часовне в Сан-Стае.
Его сменил очередной Альвизе Мочениго – четвертый и последний дож с этим именем. Сам он был человеком респектабельным, но без выдающихся достижений, и начал свое правление с заключения четырех договоров, саму возможность которых республика в прежние времена постыдилась бы даже рассматривать. У всех четырех была общая цель: положить конец преследованиям венецианского флота со стороны берберских пиратов в обмен на регулярные откупные выплаты. В течение полугода с момента избрания Мочениго были достигнуты договоренности с правителями Алжира и Туниса, затем с Триполи в 1764 г. и с Марокко в 1765 г. К тому времени Венеция обязалась ежегодно тратить около 60 000 дукатов на право беспрепятственно плавать по тем морям, в которых она прежде господствовала. Это было настоящее унижение для бывшей владычицы Средиземноморья; но она, должно быть, устыдилась еще больше, когда через несколько лет стало очевидно, что эти деньги потрачены зря. Несмотря на заверения правителей этих стран, они оказались не способны контролировать пиратских капитанов, плававших под их флагами, либо предпочитали просто закрывать глаза на их действия. Нападения пиратов хоть и стали менее частыми, однако все равно представляли собой угрозу, которую нельзя было игнорировать; так что Венеции повезло, что в последние годы ее существования у нее остался один адмирал старой школы, который смог продемонстрировать оставшиеся у нее силы.
Анджело Эмо, достигнув зрелости, посвятил себя одной-единственной цели – полностью изменить венецианский флот по англо-французскому образцу. В этом он не добился успеха, однако его навыки мореплавания и знание современной морской тактики – редкие на тот момент качества для венецианской аристократии – выделяли его среди прочих, так что, когда в 1768 г. правительство наконец решило предпринять активные действия против пиратов, он стал очевидным кандидатом на пост командующего, несмотря на то что еще не достиг возраста сорока лет. В ближайшие несколько лет он часто совершал атаки на опорные пункты пиратов вдоль побережья Северной Африки, а с 1784 по 1786 г. горстка кораблей, которые Венеция тогда называла флотом и которые в прежние дни не посчитали бы даже эскадрой, вела под его командованием мелкомасштабную войну против бея Туниса, и после трех сезонов нападений вынудила его сдаться на очень выгодных условиях. Так что, хотя ни одна из кампаний не смогла привести к ожесточенной схватке или решительной победе, все же последний из великих венецианских адмиралов сумел впервые за несколько десятилетий сделать Средиземное море более безопасным для европейских кораблей и при этом доказать миру, что лев святого Марка, пусть старый и ослабевший, еще может заявить о себе.
22 июля 1769 г. в Венецию прибыл молодой император Иосиф II. Он путешествовал инкогнито и не стал останавливаться в одном из великолепных дворцов, которые венецианцы с радостью предоставили бы в его распоряжение, выбрав гостиницу «Белый лев» (Leon Bianco) в Санти-Апостоли – возможно, лучшую среди гостиниц и постоялых дворов, которые имелись для приема состоятельных иностранцев[381]. Это, однако, не помешало принимающей стороне составить обширную и разнообразную программу развлечений в его честь. Он решительно воспротивился, лишь когда услышал, что правительство предложило соорудить имитацию сада гесперид шириной 300 ярдов, расположив ее на плотах от входа в канал Джудекка и до острова Сан-Джорджо-Маджоре; она должна была состоять из цветов, деревьев из цветного хрусталя и искусственного озера с рыбой. Предполагалось, что император и его друзья насладятся этим зрелищем, прежде чем отправиться на пир на самом острове Сан-Джорджо.
Такое предложение, гораздо более тщательно спланированное, чем это может показаться из приведенного скудного описания, не должно вызывать удивления у того, кто изучает социальную историю Венеции, или у любого читателя этой книги. Более примечательной (и, возможно, более зловещей) была реакция венецианцев. Возможно, если бы эта часть торжества была реализована согласно плану, ее великолепие обезоружило бы ее противников; но этого не случилось, и по городу поползли слухи о сотнях и даже тысячах дукатов, которые уже потратили напрасно на ее подготовку. Пересуды вызвали волну антиправительственных настроений, в особенности среди недовольных барнаботти и множества молодых интеллектуалов в рядах аристократии и вне ее – на них постепенно оказывали влияние новые революционные идеи, проникавшие из Франции. Как, вопрошали они, можно выделять такие суммы на бессмысленные и легкомысленные развлечения ради удовольствия иностранцев, которые их даже не желают, в то время как известно, что республика в долгах? Как, если уж на то пошло, после более полувека мира она вообще оказалась в долгах? Правильно ли, что число потенциальных правителей Венеции постоянно уменьшается, что количество членов Большого совета составляет меньше тысячи человек и что бывают дни, когда даже кворум в нем набирается с трудом? Что высшие государственные посты стали привилегией нескольких чрезвычайно богатых семей? Что многие члены этих семей, и мужчины, и женщины, проводят дни в игорных домах, надев маски и напомадив волосы, а другие в это время сидят во главе стола в алых государственных одеяниях, бесстрастно держат банк и раздают карты?
В начале следующего десятилетия это недовольство становилось все более открытым; одним из его выразителей стал некий Джорджо Пизани – молодой и более обычного озлобленный барнаботти, который возобновил давнюю, пусть и затухавшую периодически кампанию против Совета десяти и государственных инквизиторов и вскоре сделался неофициальным
