Ирина Измайлова - Троя. Герои Троянской войны
Сандлер присвистнул.
— Честное слово! Гелен этот выпадает из галереи образов. Ну в самом деле — такие античные богатыри, такие красивые ребята, и тут такая скотина. Прямо современный тип какой-то вклинился!
— Да он не один там, — возразил Миша. — Парис лучше, что ли?
— С одной стороны, верно, не лучше. Но он хотя бы из мифа…
— Так и Гелен из мифа, еще как из мифа! Только известен куда меньше Париса! — махнул рукой Ларионов. — Про эти его козни там нет ничего, но о том, как он предал Трою, якобы зная заранее, что троянцы потерпят поражение, миф повествует совершенно определенно. И именно он, согласно мифу, становится последним мужем Андромахи, после того, как погибает Неоптолем.
— Об этом и я что-то читал! — нетерпеливо воскликнул Виктор. — Но теперь-то мы знаем, что все это было не так, верно? И Неоптолем не погиб, по крайней мере, не погиб тогда… ну, в храме, у алтаря, когда женился на Андромахе, да и Гектор живехонек. И вообще, логика древних греков эпохи Гомера вполне понятна: не осталось женщине иного выхода, как выйти за предателя и подонка, ну что же — воля богов, значит! Но, как я понимаю, в эпоху, когда писалась наша повесть, женщины думали еще немного иначе?
Каверин, не удержавшись, расхохотался.
— О-ой, Витя, Витя, не стоило тебе бросать институт, честное слово! Ну ничего уже не помнишь, а рассуждаешь абсолютно верно. Да, в Крито-Микенскую эпоху, я уверен, и воспитание, и мировоззрение женщины были куда шире, чем в последующие несколько веков. И это — не отголоски матриархата, а следствие общего высокого уровня развития общества. Да и мужчины были куда образованнее и свободнее. Вместе с тем, до такого маразма, как эмансипации всякие и феминизмы, дело у них не дошло, потому они и заложили, так сказать, фундамент для будущего прихода Православия на их землю. Я говорю, конечно, не о диких по сути ахейских племенах — но Андромаха и не имеет к ним отношения.
— Александр Георгиевич, — вмешался Михаил, едва Каверин умолк, затянувшись трубкой, — все это понятно, и с Геленом, и с поздней трактовкой его образа. Вы нам об этом рассказывали — нивелирование нравственных позиций, и так далее… А что в конце свитка?
— А в конце, — усмехнулся Каверин. — обрывок разговора Андромахи с Фениксом и со слугами. Сперва мне показалось, что, оторванный от начала, он ничего собой не представляет, и его можно опустить, заменив пересказом, но последующие события повести доказали мне, что этот кусочек очень даже нужен. Виктор, будь любезен, не мелькай перед лампой. Лучше сядь.
— Будешь тут сидеть, когда такие мерзости творятся! — взмахнул руками Сандлер. — Хрен знает, что!
— Так в любом случае, все уже кончилось три тысячи лет назад, и беготней взад вперед ничего не изменишь! — Каверин пыхнул трубкой и взял со стола остальные листы. — Итак, начинается остаток смытой главы со слов Феникса:
* * *— … эти троянские разбойники ведь не ограничились грабежом в городке — воины мне сообщили, что бродяги угнали половину овечьего стада, которое паслось на одном из склонов холма, выше городка. А вторая половина овец с перепугу разбежалась. Основные промыслы там — сыроварение и прядение шерсти, так что люди просто в отчаянии. Да у них еще и пастух — человек опасный. Прискакавший из городка воин сообщил совсем неприятную весть — говорит, этот самый пастух рассвирепел от такого бесчинства и, взяв посох, отправился сюда, в Эпиру. Хочет жаловаться тебе, царица!
— Что за чушь! — вырвалось у Андромахи. — Чем может быть опасен пастух? И он ведь идет жаловаться, а не убивать меня, или я не так поняла?
— Ты так поняла, а я сказал, как мне передали, но вся беда в том, что этот пастух может прийти с жалобой, а потом устроить драку. О нем ходят самые дурные слухи. Это Полифем — громадный одноглазый детина невероятной силищи, которого боится вся округа. Он был пьян в тот день, когда троянцы устроили разбой со стадом, но и то троих из них, говорят, искалечил. А теперь вот идет сюда, и я бы не стал пускать его во дворец…
— О боги, мне сейчас только и дел, что до этого Полифема! — не выдержав, закричала царица. — Со мной он драться не будет, а захочет убить, пускай убивает! Это лучше, чем идти за Гелена!
Царица понимала, что совершенно напрасно говорит все это Фениксу, тот ничем не может ей помочь. В глубине души она даже испытывала удивление, видя, что старик до сих пор проявляет к ней сочувствие и выказывает преданность. Он должен был считать ее виновницей смерти Неоптолема… ведь он, наверное, все-таки верил в эту смерть! А она? Андромаха вдруг спросила себя, не начинает ли тоже верить? Иначе разве могло бы сейчас все это происходить? Бунт стражи, готовой убить ее, если она не выйдет замуж и не перестанет быть царицей Эпира, чудовищная наглость бывших морских разбойников, захвативших ее сына и угрожающих его смертью… Все угрожают ей, все! И Гелен, такой преданный, такой спокойный, готовый усмирить общее недовольство, вызволить Астианакса, готовый на все, если только она скажет ему «да». А она скажет, он в этом уверен, потому что у нее больше нет выбора! Выбор был, пока Астианакс оставался рядом, пока его жизни ничто не грозило, и пока возле него был Пандион. Теперь Пандион мертв, а ее сын…
Она не позволила себе думать дальше, она боялась, что следующая мысль сведет ее с ума…
— Отстань от меня, поганец! Убери свои гнусные руки, или я тебе расцарапаю твою наглую морду! Посмей только не пустить меня к моей госпоже!
— Не пущу, пока не покажешь, что у тебя в корзине!
— Я тебе сейчас ее надену на твою башку! Прочь!
Андромаха быстро вышла из своего покоя и вовремя успела удержать Эфру, не то рабыня и впрямь обрушила бы на голову стражнику корзину, полную мотков пряжи.
— Видали! — кричала женщина, в ярости наступая на воина. — Они еще меня тут проверять будут, что я несу! Уроды, даром что троянцы! Ишь, мирмидонцы, видите ли, ушли, не хотят нас охранять, и Гелен поставил этих разбойников на стражу, будто он уже царь, а они тут уже хозяева! Ни войти, ни выйти без их разрешения! Пусть вернут нашего царевича, пока боги их не покарали, всех до единого! Чтоб они язвами покрылись, чтоб у них ногти повылезали, языки пораспухали, чтоб они…
— Хватит! — воскликнула царица и так посмотрела на рабыню, что та сразу замолчала. — Ты и сама знаешь, Эфра: мы сейчас должны подчиниться этим людям, из-за Астианакса должны… Ты, по крайней мере, ходишь, куда хочешь, а я не могу выйти из дворца — Гелен говорит, если разбойники заподозрят меня в намерении бежать, то убьют моего сына. Как будто я куда-то убегу без него!
— Убежишь, не убежишь, а шла бы ты в свои покои, царица! — заметил воин, мрачный тяжеловесный и коренастый детина в некоем подобии троянских доспехов. — В городе — беспорядки, так что спокойнее будет, если ты не станешь бродить одна даже по дворцу…
