Далеко от неба - Александр Федорович Косенков

Во время её маловразумительного монолога отец Андрей, не выпуская из рук кисти, спрыгнул с лесов и подошел поближе.

— Кто не желает? — удалось наконец вставить ему вопрос.

— Так мужик мой покойный, кто еще. Ему там теперь, кажись, какое дело? Когда живой был, окромя водки, никаких желаниев не было. А теперь интересоваться стал.

— Чем? — все еще ничего не понимая, спросил отец Андрей.

— А вы, извиняюсь, поп будете или по малярной части?

— Будущий здешний священнослужитель.

— И покойников отпевать будете?

— Все, что по сану положено.

— И грехи?

— Что грехи?

— Отпевать. Тьфу! Отпускать.

— Грехи Господь прощает, если искреннее покаяние имеется.

— Имеется, гражданин священнослужитель, имеется, не сомневайтесь даже. Только грехов в этом самом смысле уже с год, а то и больше не было. Предполагались только. И то не грехи, а самым законным образом. Подружка моя, со школы еще, Галька Пустоветова, привела его, значит, ко мне сватать.

— Мужа покойного?

— На что ж мне покойника сватать, вы чего! Это уже после того, как он помер. Месяца четыре прошло, не меньше.

— Я не понял — кого сватать привела?

— Так мужика своего. У меня, говорит, жизнь с ним не получается, хочу в город уехать, как все люди, а он ни в какую. Ему, бурундуку таежному, здесь, видите ли, хорошо. Какой хорошо, когда она дом продает! Значит, у мужика ни угла, ни обихода. А у меня, будем говорить, все в полном наличии, грех жаловаться. Да и сама я еще при теле и все такое, сами видите. «В хорошие условия тебя отдаю» — это она ему говорит. А мне объясняет: «Какой ни на есть, а все ж таки — мужик. Раз в месяц сгодится, и то хлеб». Тот только головой кивает — согласен хоть сейчас переселяться. А где у нас мужиков, чтобы полностью соответствовали, отыщешь?

Мы это дело отметили маленько, остались с Галькой подробности обсудить, а его в другую комнату отправили, нечего ему бабьи разговоры слушать. Он на кровать, значит, и завалился. Мы с Галькой еще помаленьку добавили, раз все на лад пошло, слышим, он там заговорил что-то, потом вроде как упал. Погодя выползает, глаз заплыл, губа вот такущая… «Нет, — говорит, — моего согласия, отказываюсь». И посылает нас обеих… Мы его за грудки — что, как? «А так, — говорит, — мужик твой пришел и давай меня с кровати тащить: «Чего на моей собственности разлегся?!» Потом в глаз дал, и зуб вот шатается».

Мы в один голос — какой мужик?! В дому, кроме нас, никого нет! «Не знаю какой, а мне никакого интереса здесь находиться больше нету».

Как ни уговаривали, поллитру новую выставили — даже смотреть не стал.

Врать не буду, спугалась, в летник ночевать сбежала. Так он и туда заявился. «Если, — говорит, — еще кого приведешь, я тебя не хуже, чем его уделаю».

— Больше не приходил?

— Приходил. Галька на другой день мужика своего за шкирку приволокла. Напился, кричит, с кровати свалился, а на безвинного покойника поклеп возводишь. Давай, говорит, я с тобой на ту койку ночевать лягу, поглядим. Ежели не придет, я тебе еще один зуб выбью.

— Пришел?

— А то как же. Они с Галькой чуть не голышом через огород засвистали, только я их и видала. Получается теперь, вся моя дальнейшая женская жизнь никакой перспективы не имеет, ежели вы, гражданин священнослужитель, не поможете. Выгоньте его, паразита. Он мне и раньше жизнь портил. Сам не ам и другим не дам. Поживи с таким. Так еще и с того света покоя не дает. Чего ж мне теперь, живой в гроб ложиться?

— Молиться не пробовали?

— А я их знаю, молитвы эти? Меня кто им учил? Мотовилиха говорит, особые надо читать, на изгнание бесов и грехов всяческих. А какие у меня грехи, когда он шагу ступить не дает?

— Молитвенник я вам дам, но молитвы только крещеному человеку помогают. А вы, похоже, некрещеная?

— Кто ж меня покрестил бы? Батя Бога только в матюках поминал. Бабка иногда со страху крестилась, и то не знамо в какую сторону — церквы вокруг на тыщу километров не отыщешь. Одна теперь на вас надежда.

— Ну что ж, освятим церковь, приходите, если искреннее душевное желание такое будет. Подобное деяние Богу в радость.

— А правда, что креститься в голом виде обязательно?

— Кто вам такую глупость сказал?

— Так мужики в магазине гогочут. Срамно говорить, чего несут. Про вас тоже изгаляются.

— Несправедливая хула — для души испытание. Вы вот, несмотря ни на что, пришли все-таки в храм — первый шаг к спасению сделали. Второй полегче будет. А там и третий, и дальше пойдете.

— Понятное дело, пойду. Бегом побегу, лишь бы этот сторож от меня на свое законное место отвалился.

Женщина неумело, но истово перекрестилась на полузакрашенное изображение «Матери мира».

Катерина, жена Михаила Тельминова, задыхаясь от переполнявших её новостей, чуть ли не бегом, несмотря на весьма солидные габариты, пробежала через двор, разом, без остановок заскочила на высокое крыльцо, которое обычно преодолевала с нарочитыми передышками, жалуясь самой себе или подвернувшимся слушателям на нерадивость мужа, не удосужившегося в свое время соорудить две лишние ступени, чтобы подъем не был столь крутым и неудобным. «Ноги чуть не выше себя задирать приходится, а этому дуроделу мундашкину хоть кол на голове теши», — вещала она перед началом подъема на первую, особо крутую, ступеньку, показательно возвышая голос до первой стадии обличающих интонаций, за которыми обычно начинался поток неуправляемых жалоб на неудавшуюся семейную жизнь и категорическое нежелание благоверного меняться к лучшему, хотя бы до уровня зазаборного соседа, изредка находящего в себе силы в перерыве между беспробудными пьянками наколоть охапку дров или навечно присобачить