Пастушок - Григорий Александрович Шепелев
С горкой растёртого чеснока в тарелке Женька заперлась в ванной. Поставив тарелку в раковину, она приступила к реализации второй части своего плана – то есть, сняла бельё и стала втирать чеснок в свою кожу по всему телу, чтобы пропахнуть им до костей. Конечно, имелась у плана и третья часть, а именно – героический заход в комнату, где звучал проклятый рояль. Да, он всё звучал! Натирая тело от нижней стороны пяток и до корней волос мерзкой хренью, Женька внезапно поймала себя на том, что делает это медленно и трясущимися руками, и всё прислушивается – не смолк ли чёртов рояль? Нет, он не смолкал. И стала она себя подгонять – веселей, трусиха! Чего трясёшься? От чеснока упыри за одну секунду свалятся в обморок, и тогда … А вот что тогда, Женька и не знала. Но уж на месте, конечно, будет виднее!
Когда чеснок был частично втёрт, частично уронен на пол, Женька решительно провела ладонью по волосам, по лицу, отдёрнула шпингалет и толкнула дверь. Ага! Щас! Дверь и не подумала шелохнуться. Она была как будто прибита к притолоке гвоздями. У Женьки от неожиданности возникла слабость в ногах, и она присела, схватив руками коленки. Но сразу выпрямилась. Ей вспомнился рассказ Ирки о её первой ночи в этой квартире. Как и тогда, кто-то очень сильный удерживал дверь снаружи. Её нельзя было сдвинуть даже на миллиметр. Она вросла. Она превратилась в стену.
Женька не стала долбиться об эту дверь. Не стала звать Ирку, хоть её первым желанием было сделать именно это. Нет! Какой смысл? Если проиграла, то проиграла. Чего было лишний раз позориться перед Иркой? Опять придав шпингалету закрытое положение, Женька прыгнула в ванну и начала тщательно отмываться от чеснока, больно растирая тело мочалкой. Из её глаз текли слёзы. То были слёзы стыда, досады, бессильной ярости. Проиграла! Весь её план накрылся!
Когда она одевалась – то есть, натягивала трусы и бюстгальтер, рояль всё ещё стонал – ми, ре, соль, до, ми, ре, до, ля, соль, и опять по сто пятьдесят девятому кругу вся эта тягомотина! Но когда, как гром средь ясного неба, чирикнул дверной звонок, кошмарная упырятина прекратилась. Да, рояль стих! Но Женьку сразило не столько это, сколько сам факт звонка. Кого принёс дьявол ночью? Как сможет она открыть, если дверь этой сучьей ванной не открывается? Но внезапно опять случилась хреновина, да притом ещё более интересная! Когда Женька всё же отщёлкнула шпингалет и тронула дверь, та вдруг почему-то открылась. Сразу. Легко. Женька чуть не сдохла. Звонок чирикнул опять. Ошалело выскочив в коридор, Женька подбежала к наружной двери.
– Кто там?
– Открой, открой! Помоги! – прозвенел за дверью девчачий голос, – Серёжке там совсем плохо!
– О, господи боже мой! – завизжала Женька, борясь с замками, засовами и цепочками, – Ирка, сволочь, иди сюда!
Но раньше, чем Ирка выбежала из комнаты, все проклятые механизмы сдались, и Женька открыла дверь. Перед ней стояли Оля, Юля и Гром. Две девочки плакали. Гром скулил и поджимал хвостик. Все пятеро – полуголая Ирка тоже примкнула, бросились к умирающему. Там были уже Галина Васильевна, Валентина Егоровна, Роза Викторовна с супругом, Ленка Смирнова, Гиви и Алик. Они стояли возле дивана, боясь что-либо предпринимать. И правильно делали. Голова Серёжки моталась по грязной, влажной подушке, глаза закатывались. Ему не хватало воздуха. Разумеется, Женька трогать его не стала. Вырвав у Ленки смартфон, набрала три цифры.
– Скорая помощь, – ответил ей женский голос.
– Мужчина, тридцать шесть лет, – стала профессионально чеканить Женька, – у него СПИД, пневмония. Он задыхается и теряет сознание. Пульс – сто десять, температура – сорок.
– Адрес, пожалуйста.
До приезда Скорой никто не произносил ни одного слова. Гром лишь пытался что-то сказать. Смирнова беззвучно плакала, утирая слёзы ладонью. Никто не спросил у Женьки, которая неподвижно сидела в кресле, подвернув ноги под задницу, почему от неё так прёт чесноком. Она уже вспомнила, что забыла вымыть башку. Но её это не смущало. Страшная была ночь. Городок, казалось, не спал, а умер. Минут за пять до бригады тихо вошёл Керниковский. Он был с самого начала, но уже в третий раз выходил курить около подъезда.
Женщина-врач и мальчишка-фельдшер прибыли ровно в три.
– Вы все – его родственники? – устало спросила врач, пощупав Серёжке пульс и поговорив с Женькой, которая не вставала с кресла.
– Соседи, – ответил Дмитрий Романович, – что вы нам скажете, доктор?
– Какие тут разговоры? Реанимация.
К водителю за носилками пошли Алик и Гавриил Петрович. Гиви сказал, что идти не сможет. Он уж давно сидел на полу, спиной прислонившись к шкафу, и смотрел прямо перед собой. Мальчишка в зелёной форме спросил, как он себя чувствует. В ответ были три кратких слова:
– Я не умру.
Галина Васильевна со слезами благословила Серёжку. Когда больного начали перекладывать на носилки, его глаза прояснились, и он вдруг что-то сказал. Но никто не понял его короткую реплику, кроме Грома. Гром запищал, потом начал лаять. Когда таджик и спившийся бригадир понесли носилки к дверям, он очень хотел бежать за Серёжкой. Ирка взяла маленького пса на руки. Повезли Серёжку в Центральную областную больницу, в инфекционное отделение. С ним поехали Ленка Смирнова, которой дали в дорогу пластиковую бутылку воды, и её дочь Юля. Грома забрал к себе Керниковский.
Глава двенадцатая
Утром Дмитрий Романович, даже не попив кофейку, отправился на работу, а Валентина Егоровна и Галина Васильевна пошли в церковь. Женька, которая до пяти часов мыла голову, встала в десять и разбудила Ирку. Они позавтракали в молчании. После кофе Ирка курила, взяв сигарету у Гавриила Петровича. Когда он выходил из дома, она его позвала, распахнув окно. К её наглому лицу с материнской нежностью прикоснулось солнце, всплывавшее над домами и заводскими трубами.
– Я такие только курю, – сказал бригадир, протянув открытую пачку «Примы», – ты не закашляешь? Ко мне Алик на днях приходил за куревом – чуть не сдох! А ты девка нежная, вон как шпаришь на пианине! Всё-таки правильно нам твердят из каждого утюга: курение убивает!
– Из каждого утюга, – усмехнулась Женька. Её это позабавило. Ирка, с нетерпеливой гримасой просунув руку между прутками решётки, взяла одну сигарету.
– Слушай, Петрович! Я хоть и нежная, но помру не от сигарет. Меня нетрудно убить только одной штукой. Знаешь, какой?
– Какой?
– Утюгом.
Захлопнув окно, под которым бегал рыжий котёнок, Ирка воспламенила газ, прикурила и поглядела на Женьку. Та, разложив на столе, поверх хлебных крошек, блокнотный лист, на который её сестра выписала девять проклятых нот, с ослиной пытливостью
